Познакомился с книгой Харари ‘Sapiens. Краткая история человечества‘. Книга действительно хорошо написана. Помимо фактической информации книга содержит интерпретацию событий и позицию автора, которые по всей видимости попали в резонанс с ожиданиями просвещенной публики. Книга переведена на более 60 языков и, как пишут, было продано более 12 миллионов экземпляров.
В книге большими мазками представлена история в виде трех революций: когнитивной, аграрной и научной. После аграрной революции движущими силами представлены деньги, империи и религии; далее им на смену пришли власть, капитал и наука. Получил из книги немало новой информации, хотя позиция Харари меня разочаровала — ниже идет ее обсуждение.
Я бы охарактеризовал взгляды Харари как сциентизм, но в духе интерпретации из книги на эту роль также можно поставить технорелигию:
‘Один из существенных факторов, сохраняющих современный социальный уклад, — распространенность почти религиозной веры в технологии и в методы научного исследования. Отчасти эта вера заменила собой религию абсолютных истин.’
Технорелигия Харари связана с постгуманизмом и этому посвящены его следующие книги; я не буду на этом останавливаться.
Интерпретацию истории Харари можно в утрированной форме передать таким образом: объективная реальность заканчивается биологией, а человеческие отношения основаны на воображении. Несколько цитат в этом отношении:
‘Переводим знаменитую фразу из Декларации независимости на язык биологии: «Мы считаем самоочевидной истиной, что все люди развиваются по-разному и что они рождаются с определенными мутирующими свойствами, в числе которых — жизнь и стремление к удовольствию».’
‘Но все это существует лишь внутри тех историй, которые люди придумывают и рассказывают друг другу. В реальности нет богов, наций и корпораций, нет денег, прав человека и законов, и справедливость живет лишь в коллективном воображении людей.’
‘Так же как равенство, права, компании с ограниченной ответственностью, так и свобода — плод человеческого воображения, она существует только в фантазии людей. С биологической точки зрения бессмысленно противопоставлять демократию, при которой люди якобы свободны, диктатуре, при которой они свободой не обладают.’
‘Одновременно ширится пропасть между заповедями либерального гуманизма и новейшими открытиями биологии. Не замечать эту пропасть уже невозможно. Либеральная система — и политическая, и юридическая — основана на убеждении, что каждый индивидуум обладает священной внутренней сущностью, неделимой и неизменной, которая и придает смысл миру и является источником любого морального и политического авторитета. Это отголоски традиционной христианской веры в свободную и вечную душу, пребывающую в каждом. Однако за последние двести лет эта вера изрядно поколебалась. Ученые, изучающие работу человеческого организма, душу в нем не отыскали. Поведение человека определяется скорее гормонами, генами, синапсами, чем свободной волей, — теми же факторами, которые определяют поведение шимпанзе, волков и муравьев. Наша судебная и политическая система пытается замести неприятные истины под ковер. Но как долго продержится осыпающаяся стена, которой мы отгородили департамент биологии от департамента законов и политических наук?’
Правда, следует отметить, что Харари трактует воображение не как субъективное свойство отдельного человека, а как интерсубъективность:
‘Воображаемый порядок субъективен, но охватывает множество взаимодействующих между собой субъектов. Даже если сверхчеловеческим усилием я смогу освободиться от диктата воображаемого порядка, я — всего лишь один индивидуум. Чтобы сменить воображаемый порядок, мне пришлось бы убедить миллионы незнакомых мне людей поддержать меня в этом начинании. Ибо воображаемый порядок не есть плод лишь моего воображения — он интерсубъективен, то есть существует в сообщающемся воображении тысяч и миллионов людей.’
Тем не менее, согласно такой логике наука становится частью общественного воображения:
‘Однако наука не пребывает где-то на высших уровнях духа и морали, вдали от прочих человеческих дел. Как и вся наша цивилизация, она формируется под влиянием экономических, политических и религиозных интересов.’
При этом предмет гуманитарных наук полностью связан с воображаемым:
‘Гуманитарные и социальные науки основное внимание уделяют тому, чтобы объяснить, как воображаемый порядок вплетается в гобелен человеческой жизни.’
Проблематичность этой позиции хорошо видна в заключительных главах книги, когда Харари переходит к обсуждению счастья и смысла жизни. Так, он в том числе обсуждает биологию счастья и при этом замечает:
‘Если согласиться с биологическим подходом к счастью, тогда в этом смысле история не так уж важна, ведь бОльшая часть исторических событий не влияет на биохимическую систему отдельного человека. История подкидывает стимулы для выработки серотонина, однако его итоговый уровень не меняется, человечество не становится счастливее.’
‘Только одно направление истории имеет смысл. Теперь, когда мы поняли, что счастье обусловливается биохимической системой, мы можем не тратить больше времени на политические и социальные реформы, всякие идеологии и путчи, а сосредоточиться на том, что может сделать нас по-настоящему счастливыми. Подправим свою биохимию. Если вложить миллиарды в разгадку биохимического кода и в поиск соответствующих лекарств, мы сделаем людей намного счастливее без всяких революций.’
Мне осталось непонятно, написано ли это иронически или нет. Хочется верить, что это все-таки шутка; но похоже Харари не может противопоставить ничего взамен, поскольку в рамках своей позиции он не видит в жизни особого смысла:
‘Человечество возникло в результате случайного эволюционного отбора, не имевшего ни разумной причины, ни цели. Наши поступки отнюдь не часть божественного космического плана, и если завтра планета Земля взорвется, Вселенная будет себе существовать дальше, ничего не заметив. Пока у нас нет научных причин полагать, что наличие человека — субъективного наблюдателя — так уж необходимо Вселенной. А потому любой смысл, что люди приписывают своей жизни, иллюзорен, и мечта о потустороннем блаженстве, наполнявшая смыслом жизнь средневекового человека, столь же обоснованна, как те смыслы, что в своей жизни находят современные гуманисты, националисты и капиталисты. Ученый видит оправдание собственного бытия в том, что умножает сумму человеческих знаний; солдат — в том, что сражается за отчизну; предприниматель — в создании новой компании; и все они так же заблуждаются, как средневековые схоласт, крестоносец и строитель собора.’
Как ни странно, Харари ожидает, что ответ на все эти вопросы даст наука:
‘Ученые занялись историей счастья лишь несколько лет назад, и пока что мы только формулируем первые гипотезы и нащупываем методы исследования. Слишком рано делать жесткие выводы и обрывать только начавшуюся дискуссию. Нужно испробовать разные подходы, научиться ставить ключевые вопросы.’
Другими словами, мы не можем знать, счастливы ли мы на самом деле или нет. Надо подождать, пока наука даст свой решительный ответ. Только тогда можно будет сказать что-то определенное про человеческое счастье. Вот такой сциентизм предлагает Харари.
Информация
Юваль Харари, Sapiens. Краткая история человечества, 2016
Yuval Harari, Sapiens. A Brief History of Humankind, 2011
Хорошая рецензия на книги Харари:
Зеленков А. И., Ягело Я. А. Концепция макроистории Ю. Н. Харари: истоки популярности и академический статус. Журнал Белорусского государственного университета. История. 2022;4:15–27.
‘Ученый тонко чувствует потребность современного человека, погруженного в постмодернистский поток хаотичных событий и испытаний, в своеобразной духовной терапии, общей картине мира, сюжетная канва которой способна убедить его в возможности конструктивного и позитивного будущего.’