Цитаты из Селларса и про него. Три странички у mikeura.
Бэкграунд «мифа о данном»: картезианская традиция — 1
‘Доминирующая картина, которую мы будем называть «картезианской», хорошо знакома и имеет как метафизические, так и эпистемологические компоненты. Рационалистическая и эмпирическая традиции ранней новоевропейской философии (приблизительно 17 и 18 столетия) разделяли большинство фундаментальных элементов этой картины, не смотря на всю разницу между собой. В своей метафизической компоненте эта общая картина фундаментально дуалистична тем, что признает наличие у нас представлений о разделении всех вещей на два весьма отличающихся вида: ментальных и не-ментальных, то есть материальных. Хотя ранняя новоевропейская философия включала в себя материалистов, которые отрицали реальность ментального и идеалистов, которые отрицали реальность материального, но дебаты между ними всегда формулировались в терминах этой дуалистической оппозиции.
В своем основании не-ментальные объекты рассматривались как нечто, что должно быть обуславливаемо лишь каузальными законами физики. Поэтому они могли быть полностью описаны только с помощью характеристик, упоминаемых в этих законах: массы, протяженности или формы, местоположения, движения и т.д. Некоторые характеристики использовались для различения ментального и материального: ментальное непространственно, активно и является «само-движущим», тогда как материальное пассивно , способное быть приведенным в движение, но не движущееся или не изменяющее само себя. Но главным признаком, отличающим ментальное от материального является наличие у ментальных сущностей внутреннего репрезентативного содержания. То есть ментальные сущности рассматривались как обладающие внутренними свойствами или качествами, в силу которых они репрезентировали субъекту другие сущности. Например, человек может представлять в своем воображении другого человека, который не присутствует, или объект – подобный единорогу – который даже не существует. Материальные сущности, как было замечено, могут представлять другие вещи (карты, слова и т.д.) , но делание этого не встроено в их внутреннюю природу. Материальные сущности представляют только в силу создания их людьми как репрезентаций или через приписывания им репрезентативных свойств.
В то время как материальный мир, как думали, должен быть управляем с помощью тех казуальных принципов, которые физика начинала открывать, считалось, что ментальное царство должно управляться рациональными принципами. Они рассматривались как законы мышления, будь то законы дедуктивного вывода, индуктивного открытия или просто ассоциаций идей. В любом случае, связь между ментальными сущностями устанавливается в силу их репрезентативного содержания. Законы мысли похожи на казуальные законы тем, что эти связи объясняют то, почему одна идея имеет тенденцию привести к возникновению другой.’
Бэкграунд «мифа о данном»: картезианская традиция — 2
‘Этим слиянием было подкреплено учение, согласно которому любой ум может знать себя и свои состояния непосредственно. Материальные тела познаются лишь опосредованно, благодаря их влиянию на ум в чувственном опыте. Кроме того один ум может знать другой только опосредованно через свидетельство чувств (например, слуховые ощущения интерпретируются как слова, которые, в свою очередь понимаются как выражение мыслей другого ума). Хотя внешние вещи связаны причинно-следственными связями друг с другом и с умами, которые познают их, в уме идеи связаны друг с другом как каузально, так и логически или рационально.
Результирующим будет представление индивидуального ума в качестве, по существу, изолированного острова, внутренняя организация которого прозрачна для него самого, и который получает информацию обо всем на свете с помощью экстрополяции изменений своего внутреннего состояния. Ключевой для этой картины является беспроблемность непосредственного знания самого себя.
Эта картина лежит в основании все картезианской философии, как рационализма, так и эмпиризма. Сила картины, отчасти, в том, что присущие ей эпистемология и метафизика усиливают друг друга. Правдоподобность метафизической и эпистемологической картин удваивается, когда они сочетаются. Метафизическая различенность индивидуальных умов и ума от тела отражена в эпистемологическом различии между определенностью самопознания и корректируемыми верованиями относительно материальной реальности и других умов. Различные степени эпистемологической убежденности коррелируют с метафизическими отличиями между сущностями, вовлеченными в познавательные отношения. Селларс хочет атаковать эту картину в целом, критикуя как эпистемологию, так и метафизику, ей присущую, и, таким образом, освобождая нас от неё, заставить склониться в пользу другой картины, которая, как он считал, является более согласованной с реальностью.’
‘Что именно рассматривалось в качестве «данного»? Как отмечает Селларс, о многом говорилось как о «данном», но наиболее часто роль «данного» играли ощущения. Учение о «данном» возникло в контексте проблемы отношения ментального знания и внешнего физического мира. Если ум должен получать знания относительно сверх-ментальной реальности, то должна быть какая-то точка контакта или интерфейс между ментальным и сверх-ментальным. В этой точке метафизическая связь между умом и внешним объектом (предположительно некоторая причинно-следственная связь) оказывается трансформируемой в эпистемологическую связь. Однако ум мыслится в качестве самодостаточного пространства, как такой, который способен использовать для познания лишь то, что уже всецело находится внутри его царства. Внешний объект может отображаться только в форме «следа» или впечатления оставленного в самом уме. В этом и состоит роль ощущений.
Этого сенсорного следа должно быть достаточно, чтобы обосновать все наше знание о внешнем объекте, так как нельзя достичь никакого выхода за пределы ума, чтобы обнаружить внешний объект или его отношение к нам непосредственно. Хотя было много вопросов относительно адекватности нашей способности обоснованно выводить существование внешних объектов на основе ограниченного следа, который они оставляют в уме, никто, в действительности, не сомневался в нашей способности распознавать сам след – то есть ощущение и его свойства – независимо от любого знания о внешнем мире. Теперь, до тех пор пока ментальное и сверх-ментальное истолковываются как метафизически различные, эта «точка контакта» будет естественно рассматриваться как фиксированная сама по себе. Логично предположить, что существует один конкретный способ или ряд таких способов, с помощью которых сверх-ментальное может воздействовать на ментальное (а именно, чувства), и поэтому разновидности непосредственно познаваемых данностей окажутся фиксированными и не способными изменяться, в то время как само наше знание будет расти и развиваться.’