Стивен Гулд аргументировал, что ряд наук — эволюционная биология, экология, палеонтология и др. — следует рассматривать как исторические и что их нельзя полностью объединить с науками, основанными исключительно на законах природы (nomological). С точки зрения Гулда исторические науки основаны на повествовании (narrative), которое вполне можно рассматривать как своего рода объяснение. Джон Битти в статье Для чего хороши повествования? разбирает вопрос, что такое повествование и предлагает свою интерпретацию позиции Гулда. В этом вопросе Битти опирается на теорию повествования (нарратологию) — в его статье есть немало цитат известных нарратологов.
Битти начинает с рассмотрения двух повествований. Первое является изложением перехода Цезаря через Рубикон, описаннове Светонием в книге Жизнь двенадцати цезарей (121 год нашей эры):
‘И вот, когда приспело известие, что вмешательство трибунов не имело успеха, и что им самим пришлось покинуть Рим, Цезарь тотчас двинул вперед когорты; а чтобы не возбуждать подозрений, он и присутствовал для виду на народных зрелищах, и обсуждал план гладиаторской школы, которую собирался строить, и устроил, как обычно, многолюдный ужин. Но когда закатилось солнце, он с немногими спутниками, в повозке, запряженной мулами с соседней мельницы, тайно тронулся в путь. Факелы погасли, он сбился с дороги, долго блуждал и только к рассвету, отыскав проводника, пешком, по узеньким тропинкам вышел, наконец, на верную дорогу. Он настиг когорты у реки Рубикона, границы его провинции. Здесь он помедлил и, раздумывая, на какой шаг он отваживается, сказал, обратившись к спутникам: «Еще не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик, и все будет решать оружие».
Он еще колебался, как вдруг ему явилось такое видение. Внезапно поблизости показался неведомый человек дивного роста и красоты: он сидел и играл на свирели. На эти звуки сбежались не только пастухи, но и многие воины со своих постов, среди них были и трубачи. И вот у одного из них этот человек вдруг вырвал трубу, бросился в реку и, оглушительно протрубив боевой сигнал, поплыл к противоположному берегу. «Вперед, – воскликнул тогда Цезарь, – вперед, куда зовут нас знаменья богов и несправедливость противников! Жребий брошен»‘.
Второе повествование взято из книги Чарлза Дарвина, Различные приспособления, при помощи которых орхидеи опыляются насекомыми (2-ое издание, 1877). В книге Дарвин рассматривает, каким образом разные вариации структуры орхидей являются решениями одной и той же проблемы адаптации к перекрестному опылению. В рассматриваем повествовании обсуждается положение губы венчика, которая обычно находится внизу за счет закручивания завязи на 180 градусов. Тем не менее, у некоторых видов орхидей губа занимает верхнее положение, при этом есть виды орхидей, у которых завязь не закручена, и есть виды, у которых завязь закручена на 360 градусов.
‘При исследовании орхидей едва ли какой-нибудь факт поразил меня столь сильно, как бесконечное разнообразие в строении, расточительное пользование средствами, направленными к достижению одной и той же цели, а именно к опылению одного цветка пыльцою другого растения. Этот факт в значительной мере становится понятным с точки зрения принципа естественного отбора. Так как все части цветка координированы, то если незначительные видоизменения какой-нибудь одной части будут сохраняться вследствие того, что они выгодны для растения, то и другие части обыкновенно должны будут видоизменяться каким-нибудь соответствующим образом; но эти последние части могут совсем не видоизменяться или видоизменяться не надлежащим образом, и эти особые видоизменения, какова бы ни была их природа, если они клонятся к тому, чтобы привести все части в гармоническое взаимодействие друг с другом, будут сохранены путем естественного отбора.
Иллюстрирую эту мысль простым примером: у многих орхидей завязь (а иногда цветоножка) в известный период становится закрученной, вследствие чего губа венчика принимает положение нижнего лепестка, так что насекомые легко могут посещать цветок. Но вследствие легкого изменения в форме или положении лепестков или вследствие того, что новые виды насекомых посещают цветки, для растения может оказаться выгодным, чтобы губа снова заняла свое нормальное положение на верхней стороне цветка, как это в действительности и бывает у Malaxis paludosa и у некоторых видов Catasetum и пр. Очевидно, что это изменение просто могло быть достигнуто посредством непрерывного отбора разновидностей, завязи которых закручивались все меньше и меньше. Но если бы это растение давало только такие разновидности, завязь которых была бы закручена еще больше, та же самая цель могла бы быть достигнута посредством отбора подобных разновидностей, пока не получился бы цветок, вполне повернутый вокруг своей оси. Это, повидимому, и случилось в действительности с Malaxis paludosa, потому что у нее губа достигла своего настоящего верхнего положения вследствие того, что завязь закручена дважды по сравнению с обыкновенным положением.’
Битти считает, что оба повествования заслуживают того, чтобы их рассказывали. Для обсуждения вопроса, в каком случае повествование имеет смысл, Битти обращается к вопросу «Ну и что?», который может возникнуть после повествования. Например: «Вначале умер король, а потом умерла королева» — «Ну и что?». Вряд ли можно сказать, зачем нужно было рассказывать такую историю.
Для придания смысла повествованию Битти обращается к понятию поворотного события. С этой точки зрения история про переход Рубикона является хорошим примером такого поворотного события. Было два варианта, переход Рубикона привел к выбору одного из них. С этой точки зрения Битти рассматривает контенгентность (contingency) и говорит, что поворотное событие связано с двумя значениями, приписываемых контингентности. С одной стороны, есть случай (contingency per se): событие могло произойти или не произойти. С другой, есть зависимость последующих событий от произошедшего события (contingency upon).
В случае повествования Дарвина так же можно увидеть поворотные события [даже в буквальном смысле слова]. Губа находилась внизу, закрученная на 180 градусов. Теперь, дальнейшая эволюция орхидеи может привести к губе в положении сверху, однако возможны два пути (-180 и +180 градусов), которые реализуются в разных видах орхидей.
При рассмотрении повествования также подразумевается, что в конечном итоге случайность вычеркивается. Так Paul Goodman писал:
‘В начале возможно все; в середине вещи становятся вероятными; в конце все становится необходимым.’
В этом отношении Битти разбирает два случая разбора повествования. В первом варианте мы смотрим в будущее, когда повествование шаг за шагом рассказываем о происходящих событиях. В этом случае есть проблемы при придании смысла эволюционным объяснениям в рамках естественного отбора. Нарратолог Porter Abbott даже выводит объяснения в духе Дарвина за пределы повествовательности:
‘Если включить случай повсюду, то получится нечто, что переступает пределы удовлетворительного повествования, некоторый странный постмодерн, как Concerto Grosso for 4 TV Sets and 12 Radios Джона Кейджа. В схеме Дарвина постепенных изменений путем бесконечных вариаций случай не только играет решающую роль, но служит для нового начала всегда и повсюду, выбрасывая игральные кости снова и снова. В этом отношении изложение Дарвина было унылым генеральным планом, включением диссонанса постмодерна в один из великих веков ортодоксального повествования.’
Во втором варианте повествование разбирается с точки зрения конечного результата. Золушка случайно потеряла туфельку, но, как оказалось, это событие было крайне важным для счастливого конца сказки. Многие авторы даже в наши времена в данном случае намекают на провидение (эстетика провидения). Тем не менее, Битти считает, что в рамках рассмотренного выше подхода к контингентности обращение к провидению не требуется. Потеря туфельки остается случайным событием (contingency per se), но оно необходимо для озвученного конца (contingency upon).
Интерпретация аргументации Гулда в статье Битти сводится именно к совместному использованию двух значений контингентности: определенное событие произошло случайно, но последующие события зависимы от исхода этого случайного события. Интересно отметить, что когда Марк Твену предложили написать эссе про поворотное событие в его судьбе, он ответил, что он не уверен, с чего он должен начать: возможно, что ему следует начать с перехода Цезаря через Рубикон.
В каком случае повествование совсем не имеет смысла? Когда все изначально предопределено. Например, представим себе повествование про позицию планеты Марс при его вращении вокруг Солнца, оно явно будет бессмысленным. С другой стороны, повествование о царе Эдипе осмысленно, поскольку несмотря на предсказуемость финала поворотные события не предопределены.
Информация
John Beatty, What are narratives good for?, Studies in History and Philosophy of Science Part C: Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences, Volume 58, August 2016, Pages 33-40