В целом, наиболее последовательные редукционисты — это физики. Тем не менее, интересы физиков далеки от интересов простых граждан и у физиков можно крайне редко увидеть последовательное рассмотрение процессов, более приближенных к жизни обычных людей. Поэтому я решил посмотреть на взгляды философа-редукциониста Алекса Розенберга. У него недавно вышла книга с интригующим названием ‘Как история делает все не так: Нейрофизиология нашей пагубной привычки к историям‘ и я подумал, что это хороший повод, чтобы познакомиться с идеями Розенберга поближе.
Основная проблема последовательного редукциониста — это перевод своих идей на себя любимого. Мне еще не приходилось встречать редукционистов, которые описывают свои собственные действия в рамках своего видения мира. Поэтому мне придется самому сделать этот шаг — перенести воззрения Розенберга на самого Розенберга. После этого я приведу несколько цитат, которые покажут, что я вовсе не утрирую взгляды Розенберга.
Естественная история биологической машины Алекса Розенберга
Однажды жила биологическая машина, которая отзывалась на стимул ‘Алекс Розенберг’. Она функционировала точно также как и другие биологические машины: органы чувств передавали информацию в соответствующие отделы мозга, далее проходили возбуждения через разнообразные нейронные сети в разных отделах мозга, а затем сигналы отправлялись к мышцам биологической машины для выполнения разнообразных действий, среди которых можно отметить выдачу звуковых сигналов и нажимание на клавиши клавиатуры компьютера.
Важно отметить, что мозг биологической машины не содержит никаких репрезентаций и представлений. Нейронные сети просто выполняют функции, которые сложились как адаптации в ходе длинной эволюции биологических машин данного типа исключительно путем естественного отбора.
Следует отметить, что нейронные сети рассматриваемых биологических машин способны к оперантному научению. В зависимости от предыдущих событий нейронные сети биологической машины начинают реагировать на внешние стимулы несколько по другому. Поэтому поведение биологической машины этого типа определяется не только генами этой машины, но также и ходом предыдущей жизни.
В ходе эволюции у этих биологических машин сложилось одна особенность, которую машина Розенберг характеризует как ‘теория ума’ (theory of mind). Результат определенных функций нейронных сетей приводил к поведению биологических машин, из которого следовало, что они считали, что как их собственное поведение, так и поведение других машин определяется убеждениями и желаниями. Важно понять, что естественный отбор, который привел к такому повороту событий, находит лишь субоптимальные решения, необходимые для выживания и размножения. Поэтому большинство биологических машин даже представить себе не могут, что мозг не содержит никаких представлений и на самом деле убеждения и желания не существуют.
В случае машины Алекс Розенберг что-то пошло не так. Сложно сказать, в чем заключается причина отклонения. То ли причина связана с мутацией определенных генов, то ли с тем, что машина Розенберг функционировала в своеобразном окружении, в котором машины с парадоксальными высказываниями часто получали значительные преимущества по доступу к ресурсам, связанных с жизнью биологических машин. Поэтому нельзя исключить, что случившееся связано с процессом оперантного научения.
Так вот, Алекс Розенберг заявил, что он точно знает, что «теория ума» является ошибкой, поскольку мозг не может содержать представления. Поэтому бессмысленно искать в нем убеждения и желания, которые по определению являются репрезентациями. Пора понять, что естественный отбор привел к этой ситуации только лишь для выживания вида, никакого другого, более глубинного смысла в «теории ума» нет.
Высказывания Розенберга направлены против биологических машин, которые называют себя историками. Их нейронные сети в особенности завязаны на функции, связанные с «теорией ума», и их поведение приводит к появлению документов, которые излагают историю этого вида в рамках убеждений и желаний определенных биологических машин. В книге Розенберга разбираются примеры с тремя такими биологическими машинами: кайзером Вильгельмом Вторым, Гитлером и Талейраном.
Розенберг приводит примеры историков, обсуждавшим поведение этих машин в терминах убеждений и желаний, и говорит, что истории самих историков приносят гораздо больше вреда, чем пользы. Историкам пора понять, что история происходит только в рамках естественного отбора. Пора наконец-то отбросить ложные концепции, которые сложились как адаптации определенных нейронных сетей мозга во времена охотников и собирателей в саваннах Африки. Пора понять, что естественный отбор находит только субоптимальные решения и поэтому нельзя им безоговорочно доверять.
‘с. 206. Нейрофизиология показала, что несмотря на видимость поведение человека не вызывается замыслами, намерениями и целями. Цели не существуют как и во всем биологическом домене, а есть только убедительная иллюзия цели. Любое поведение, которое выглядит целенаправленным на самом деле есть результат физических процессов, таких как слепая вариация и естественный отбор, открытый Дарвином …’
‘с. 224. [К книге Джареда Даймонда Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ] Процесс, который открыл Даймонд не является аналогией естественного отбора. Он является естественным отбором. В действительности, дарвиновский естественный отбор, работающий в случае роста, смены и исчезновения культур, цивилизаций и людей, является единственно возможным механизмом, который может привести к процессу, показанном в Ружья, микробы и сталь.’
‘с. 229. Успех негенетического дарвиновского подхода к делам человеческим … не является единственной причиной, почему мы можем быть уверены в том, что естественный отбор является реальным фактором в мировой истории в течении тысячелетий, континентальной истории в течение столетий, национальной истории в течении десятилетий и локальных историй в течение нескольких лет. В действительности, большая часть обычной повествовательной истории, написанной обычными историками, с тех пор как они начали записывать истории 3000 лет назад, показывает, что реальным фактором истории является этот дарвиновский процесс, который работает посредством человеческой культуры. ‘
‘с. 231. … давайте вернемся к Венскому конгрессу. У него не было цели, и также не было целей у махинаций его участников. В действительности, никто из них — ни Меттерних, ни Талейран, ни Каслри, ни царь Александр — не приехал на конгресс с целью. Не было и нет никаких целей, точно также как не было и нет эпициклов и флогистона. Конечно, была и есть видимость цели, как во всей биологической сфере, так и в области человеческих дел.’
‘с. 234. Самый лучший ответ на вопрос, почему держался мир [в девятнадцатом веке после Венского конгресса] и какое отношение к этому имел Венский конгресс можно вероятно найти в «эволюционной теории игр» …’
‘c. 247. Повествовательная история не верифицируема, поскольку в ней каузальная ответственность за историческое событие приписывается факторам, недоступным для историка. И они недоступны, поскольку они не существуют. Каузальные факторы, которые использует повествовательная история — содержательные убеждения и желания, которые, как предполагается, вызывают человеческие действия — имеют реальность на уровне эпициклов и флогистона. Поэтому повествовательная история, даже в лучшем виде, просто неправильна практически во всем за исключением сообщаемых хронологий.’
‘c. 247. В настоящее время очевидно, почему повествовательная история является плохим руководством для будущего и почему ее послужной список в случае предоставления полезных знаний, которые в действительности позволяют людям справляться с будущим, выглядит ужасно. Однако в действительно все еще гораздо хуже. Рассказывание исторических историй не только сбивало с пути с точки зрения ожиданий в будущем. Гораздо более часто это вело тех, кто верил этим историям, к моральным катастрофам. Никто не может серьезно говорить о том, что в целом, повествовательная история была источником силы добра с тех пор, как она стала записываться примерно 5000 лет назад.’
‘с. 248. Дарвин изгнал цель из биологии также строго в случае людей, как и в случае остальных животных. Но никто этого не заметил. …
Поиск смысле в определенных эпизодах, эрах или эпохах в национальных повествованиях продолжается именно из-за этой телеологической ошибки. Он вдохновляется значениями, которые люди находят в своих действиях и в историях, которые они рассказывают о том, почему они так поступили.’
‘с. 249. Если в истории есть смысл, если национальные повествования содержат значение и мораль для будущего, то это может происходить только через смысл и значение действий отдельных людей, которые совершают национальную историю. Однако, как показывает нейрофизиология, не существует ничего, что можно было бы использовать для придания действиям людей значения или цели, которые требует повествовательная история — либо национальная, либо персональная.’
Информация
Alexander Rosenberg, How History Gets Things Wrong: The Neuroscience of our Addiction to Stories, 2018.