Увидел статью, в которой связь между разумом и рациональностью была показана с неожиданной для меня стороны. Автор статьи, профессор Герберт Шнедельбах, говорит о том, что последней философией разума можно считать философию Гегеля и последующее развитие философии отвергло идею мирового разума. Под разумом в настоящее время понимается исключительно разум отдельного человека, который в свою очередь нередко сводится к психическим процессам и работе естественных нейронных сетей.
С этой точки зрения возникает вопрос, что в данном случае следует понимать под рациональностью. В особенности этот вопрос связан с наукой, поскольку она представляется в настоящее время образцом рационального мышления. Например, можно услышать, что человеческий разум способен рациональным образом понять устройство вселенной. Вопрос однако в том, что в данном случае подразумевается под человеческим разумом и рациональностью в данном случае — возбуждение нейронных сетей в голове отдельного человека, или нечто большее.
Исходная точка отсчета в статье Шнедельбаха неплохо передается следующим высказыванием:
‘То, что последовало за идеализмом, не было больше философией разума; это были метафизика иррационального (Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше и философия жизни), экзистенциальное мышление и затем натурализм и объективизм всех разновидностей. Общее в них то, что разум не отрицается и не полностью обесценивается, лишь отходит на второй план. Он более не ядро и не сущность, но поверхность, симптом, эпифеномен, зависимая переменная, функция того, что сущностно не является разумом.’
Другими словами, произошел сдвиг от объективного к субъективному разуму. В статье отмечается, что в любом случае существует граница эмпирических исследований человеческого разума, очерченная еще Кантом:
‘В этой ситуации заслуга кантовского движения и неокантианства, возникших в середине XIX века, в том, что они указали на принципиальные границы научной объективируемости разума, и это указание неизменно актуально. Он не является просто объектом среди других объектов наук, потому что мы имеем дело с тем, что впервые делает возможной научную объективность. Так, можно и сегодня успешно опровергать редукцию разума до предмета эмпирического и исторического исследования с опорой на Канта.’
Тем не менее, возврат к включению в рассмотрение человеческого разума в духе Гегеля невозможен. Отсюда следует прямой переход к обсуждению рациональности:
‘Разум не является сущностью или основным законом космоса, истории и человеческой души. Разум остается нам лишь в качестве человеческой способности быть разумным; следует скорее говорить о разумности, чем о разуме, и тут сразу охотнее произносят слово «рациональность».’
Роль философии Шнедельбах связывает с философской рефлексией. Подчеркивается, что разум человека на этом пути получает доступ сам к себе лишь косвенным путем в духе Канта (непосредственная интроспекция отвергается):
‘Согласно Канту, требуется «путеводная нить» (Leitfaden), чтобы ориентироваться в лабиринте нашего сознания и иметь возможность представлять разумность и разум, причем он использовал в качестве такой путеводной нити действительность теоретического и практического разума в логике, науке и морали. В этих областях разум действителен (wirklich), согласно Канту, и остается лишь спросить, как это возможно. Этот розыск «условий возможности» того, что можно понимать как действительность разума, является реконструкцией этой действительности из условий возможности.’
Переход к рассмотрению рациональности далее связывается с философией науки, в которой рассматривается вопрос, что такое наука, что в свою очередь в конечном итоге неразрывно связано с вопросом о том, что такое рациональное мышление:
‘В заключение можно указать на контекст, в котором неизбежно ставится проблема рациональности. Он хотя и является философским, но долгое время не был признан таковым основной массой академических философов в Германии; это философия науки (Wissenschaftstheorie). … Так, окольными путями и в измененном виде тема «разум» вернулась во внутрифилософские дискуссии, теперь под заголовком «рациональность».’
В заключительной части статьи рассматривается возможности появления философской ‘теории рациональности’. Шнедельбах приходит к выводу, что в данном случае невозможно появление законченной теории рациональности — вопрос по сути дела останется открытым. Другими словами, устранение из рассмотрения объективного разума (отсутствие четкого фундамента) с необходимостью приводит к множеству типов рациональности. Тем не менее, Шнедельбах считает, что в данном случае мы не скатываемся в иррационализм, поскольку критика того или иного типа рациональности остается по-прежнему рациональной. Ниже несколько цитат по этому поводу.
Подчеркивается неразрывная связь философии рациональности с рефлексией:
‘Для начала нужно вновь зафиксировать, что область рефлексии, тематическая самоотнесенность — признаки философской теории рациональности. Не всякая рациональность, как рациональность людей других времен и культур, или машин, или зверей, находится в поле дискуссии, но та, которую размышляющий о рациональности сам приписывает себе как рациональность.’
В основе рефлексии находится понимание и это является исходным пунктом философской рефлексии:
‘Философы не могут действовать эмпирически, но лишь опираться на то, что может быть представлено в мысли, а это значит, что они сперва должны понять нечто.’
Результат рефлексии должен быть выражен словесно, что в свою очередь добавляет неопределенность, поскольку данный нам язык является исторически обусловленным:
‘От многообразных выражений рациональности и их употреблений мы попадаем к понятиям рациональности не иначе, как в попытках сформулировать правила, которым следуют эти употребления. Именно это Витгенштейн назвал описанием языковых игр, потому что понятия суть не что иное, как правила употребления их названий.’
‘Языковой разум не является чистым разумом, потому что язык представляет собой нечто эмпирическое и историческое.’
Невозможность законченной теории рациональности:
‘Если не существует чистого априори рациональности, то не может быть и законченной систематики рационального, потому что мы можем охватить лишь то, что мы реконструировали, и это никогда не есть целое разума.’
‘Мы не можем из ниоткуда взять нормативные критерии рациональности наших реконструкций, мы должны найти их в нас самих.’
‘Таким образом, рациональность необходимо остается — исключительно по методологическим причинам — открытым концептом.’
Единая теория рациональности тем не менее может быть (недостижимым) идеалом:
‘Итак, теория универсалий рациональности может покоиться только на принципиально погрешимом (fehlbar) поиске универсальных признаков рациональности; в самореферентности и принципиальной способности к языку или языковой коммуникации мы имеем перед глазами два таких универсальных признака рациональности.’
Информация
Герберт Шнедельбах. Философия как теория рациональности. Философско-литературный журнал «Логос» 28, no. 2 (123) (2018): 225-247.