Ученые занимаются наукой и они изучают мир. Тут возникает скользкий вопрос, может ли наука изучать ученых. Имеется в виду, что ученые являются частью мира — поэтому среди ученых должны быть такие ученые, которые в свою очередь изучают ученых, изучающих мир.
Книга ‘Психология науки‘ является примером такого подхода. В книге говорится о междисциплинарности проводимых исследований (психология, социология, философия, история науки, общее науковедение). У авторов книги психологическое образование, но большинство из них работают в Институте истории естествознания и техники.
В книге есть немало интересной информации, в том числе история психологических исследований ученых. Рассмотрено творческое мышление, работа ученого в коллективе с точки зрения социальной психологии и качества ученого как личности. Представлены результаты экспериментов психологов с учеными и приведена история тестов, которые могли бы выделить ученого среди остальных людей. Можно даже сказать, что есть определенные результаты — мозговой штурм и другие способы решения творческих задач.
В целом много знакомой информации и ниже только то, что привлекло мое внимание. Начну с описания работы ученых. Роль логики в творческом мышлении, как оказывается, не так высока:
‘Механизм творческого мышления, основанный на развитии зрительных образов, отводит формальной логике довольно скромную роль. Ее правила могут соблюдаться — но post factum, не в самом мышлении, а при обработке его результатов, когда они оформляются в соответствии с нормами науки. Само же творческое мышление мало соблюдает правила логики и именно поэтому является творческим, порождает новое знание. Поэтому существующие методы развития творческого мышления направлены на его раскрепощение, освобождение от скованности формальной логикой и другими стереотипами.’
‘На фоне сказанного не должно выглядеть удивительным, что эмпирические исследования реального мышления ученых демонстрируют его систематические отклонения от формальной логики и разрушают, таким образом, один из самых старых мифов о науке — миф о строгой логичности научного мышления. Сравнение мышления ученых с мышлением представителей других профессиональных групп показало, что только два участника исследования не делали логических ошибок, и оба оказались не учеными, а … католическими священниками. Для мышления же ученых было характерным систематическое нарушение, а то и просто незнание правил формальной логики (Mahoney, Monbreum, 1977). Похожие данные получили М. Махони и Т. Кимпер, убедившиеся, что половина обследованных ими ученых — физиков, биологов, социологов и психологов — не умеют обращаться с одним из краеугольных принципов формальной логики — правилом Modus ponens (Mahoney, Kimper, 1976).’
‘Любопытные результаты дало сравнение представителей различных наук — физики, биологии, социологии и психологии. Наибольшую способность к логически правильному мышлению обнаружили психологи, а больше всего логических ошибок совершали физики — представители наиболее «благополучной» дисциплины, являющейся «лидером естествознания» (Mahoney, Kimper, 1976).’
В книге есть обсуждение психологии спора. Я ограничусь только одной цитатой, которая прекрасно выражает цель научного спора:
‘В результате логическая структура всех научных аргументов основана на убеждении, предполагающем насильственное изменение структуры понимания, приписываемой Другому.’
Мне понравилось обсуждение мотивации ученых. В этом отношении неплохо высказался Рамон-и-Кахаль:
‘Не особые интеллектуальные способности отличают исследователя от других людей… а его мотивация, которая объединяет две страсти: любовь к истине и жажду славы; именно они придают обычному рассудку то высокое напряжение, которое ведет к открытию.’
В книге эти две стороны мотивации называются внутренняя и внешняя, при этом подчеркивается, что более часто к успеху приводит именно внутренняя мотивация.
В главе про гениальность говорится, что традиция взгляда на гения как на ненормально сложилась в середине 19-ого века:
‘В середине XIX — начале XX века в науке была весьма распространена точка зрения на гения как на душевно больного человека. В современном обыденном сознании ее отголоски нередко встречаются и по сей день. Строится она на весьма простой посылке: раз гениальный человек не такой, как все, стало быть, он ненормальный, т. е. психически нездоровый.’
В книге такой подход критикуется.
С другой стороны в книге видны попытки найти закономерности:
‘В результате в основе любого акта научного мышления лежит индивидуальное мышление ученых, подчиненное психологическим закономерностям.’
Однако с поиском детерминант, с моей точки зрения, совсем плохо. В книге скорее выражается уверенность в том, что когда-нибудь наука ответит на этот вопрос. При этом в данном случае осталось непонятно, что психологи предполагают найти в будущем. Например, обсуждение интуиции в творческом мышлении сопровождалось такими словами:
‘Если применительно к познавательной стороне творчества это слово правомерно в том смысле, что указывает на своеобразие мыслительных процессов, совершающихся вне зоны осознанного, дискурсивно-вербализованного мышления, то применительно к мотивационной стороне творчества апелляция к интуиции как к причине выбора ничуть не лучше обращения к воле как к источнику произвольных действий или к душе как к агенту, регулирующему ход психических процессов. Это слово в данном случае лишь маскирует незнание действительных детерминант.’
На что, собственно говоря, психологи собираются заменить волю человека? Какую детерминанту в принципе можно предложить в данном случае? В книге я увидел только две возможности. Во-первых, влияние уровня развития общества:
‘Понятие об организме как особой машине не было достигнуто в рабовладельческих и феодальных обществах ни на Востоке, ни на Западе.’
Другими словами, жизнь потребовала решения проблем и тем или иным образом они были решены. Во-вторых, попытки объяснить бессознательные процессы в творческом мышлении в рамках психоанализа:
‘Но, конечно, к наиболее любопытным результатам приводит поиск личностно-психологических оснований естественнонаучного знания. Ф. Мануэль, к примеру, усмотрел в понятии всемирного тяготения результат психологической трансформации «тяги Ньютона к своей матери, с которой он был разлучен в раннем детстве» (Manuel F. E. A portrait of Isaac Newton, 1968).’
Далее вначале такое объяснение подвергается сомнению, но затем …
‘Конечно, в подобных интерпретациях можно усмотреть явную натяжку (если не абсурд), попытку искусственно распространить психоаналитическую логику на процесс рождения научных идей, который в нее явно не укладывается. Однако способ происхождения научного понятия, постулированный Ф. Мануэлем, не выглядит столь уж невероятным, если попытаться представить себе соответствующий психологический механизм. Ньютон часто думает о матери, с которой разлучен, и мысли о ней доставляют ему мучительные переживания. Он стремится избавиться от этих переживаний и поэтому начинает, сознательно или неосознанно, анализировать их источник. Самоанализ приводит ученого к вычленению понятия «тяга», которое первоначально наполняется сугубо психологическим смыслом. Однако затем происходит отсечение этого понятия от его психологических корней, отделение от его исходного объекта и распространение на мир природы. Подготовленное самоанализом понятие латентно присутствует в мышлении Ньютона, ждет своего часа и актуализируется — «просыпается» — под влиянием внешнего толчка (скажем, яблока, упавшего на голову ученого). Остается только его эксплицировать и сформулировать на языке науки.’
Правда в конце концов подчеркивается крайняя спекулятивность таких рассуждений:
‘Естественно, все это весьма гипотетично: в отсутствие Ньютона трудно судить о том, что происходило в его сознании, а тем более в бессознательном.’
Но это все возможные пути поиска детерминант, которые я углядел в книге. Таким образом, я бы сказал, что психология науки как описание выглядит вполне занятно, но переход к поиску закономерностей явно не блещет результатами.
Информация
Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки, 1998.
Обсуждение
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/278933.html
18.09.2021 Психологическая физика
Несколько цитат про возможное влияние особенностей психики Эйнштейна и Бора на физику:
‘Была бы другой релятивистская физика, если бы ее создателем был не Эйнштейн, а другой ученый, с другой психологией, с другим жизненным опытом? Насколько повлияло на форму и содержание этой теории то обстоятельство, что ее автор находился под воздействием философии Спинозы и творчества Достоевского? В период создания своей теории Эйнштейн жил в Швейцарии и принадлежал к кругу лиц, которые были выходцами из других стран. Эти люди чувствовали себя изгоями, в связи с чем были настроены весьма радикально и охотно противопоставляли свои взгляды и убеждения научному истеблишменту и официальной культуре. Действительно ли это обстоятельство сыграло решающую роль в негативном отношении Эйнштейна ко всем и всяческим абсолютам, включая и абсолюты классической науки?’
‘Получила бы квантовая теория ту форму, которая была ей придана Бором, если бы ее автор не находился под столь большим влиянием философии С. Кьеркегора? Историки науки обнаруживают удивительную аналогию между идеями Кьеркегора о существовании скачков в духовной эволюции индивида, посредством которых совершаются переходы между различными сферами экзистенции (религиозной, этической, эстетической) и представлениями о дискретном характере энергетических состояний атома, о скачкообразном изменении этих состояний, которые составили суть первоначальной теории атома Бора. Усматривают аналогию и между ограниченностью фиксированных стадий существования кьеркегоровского „Я“ и ограниченным набором орбит в атоме Бора. Эти аналогии настолько бросаются в глаза, что трудно отделаться от впечатления, что идеи Кьеркегора входили необходимым компонентом в ту перспективу, из которой Бор видел проблемы атомной теории.’
‘И, наконец, не сыграло ли заметной роли в оценке квантовой физики и утверждаемого ею понимания реальности различие в психологических типах сторонников отличающих друг от друга интерпретаций квантово-механических явлений? Если следовать К. Г. Юнгу, то вполне естественным представляется, что Бор считал квантово-механическое описание реальности полным, в то время как Эйнштейн полагал, что оно неполно, поскольку описывает только результаты измерений и не дает описания самих микрообъектов. Согласно Юнгу, первая позиция должна принадлежать интраверту; в то время как вторая — экстраверту. Но ведь и по всем известным описаниям личности Эйнштейна он принадлежал к экстравертивному психологическому типу, в то время как Бор — к интравертивному.’
Мамчур, Елена Аркадьевна. Образы науки в современной культуре, 2008.
Цитаты взяты из третьей главы ‘Статус персоналистского релятивизма в современной эпистемологии‘, Раздел ‘Личностная психология и рациональная реконструкция познавательного процесса (Или какова роль «эмпирического субъекта» в эпистемологии?)‘
Следует отметить, что Мамчур выступает за объективность науки. Она обсуждает приведенные примеры, но, насколько я понял, так не считает.
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/264965.html
18.12.2024 Первенцы и новые научные теории
В книге историка Стивена Браша ‘Создание науки 20-го века‘ анализируются причины принятия новой научной теории научным сообществом. В том числе вскользь упоминаются корреляции, которые указывают на консерватизм ученых, родившихся первенцами:
‘Историк и психолог Фрэнк Саллоуэй (Frank Sulloway) в своем анализе психологических факторов, повлиявших на восприятие революционных теорий, … считает, что порядок рождения является важным фактором; в период 1543-1609 годов вероятность поддержки теории Коперника более младшими в семье, была более чем в пять раз выше, чем у первенцев.’
‘Молодые ученые, которые придерживались более либеральных социальных взглядов и были вторыми или более младшими детьми в своей семье, статистически с большей вероятностью принимали теорию относительности, особенно до 1919 года (согласно Саллоуэю).’
Наиболее занятно выглядит объяснение неприятия дарвинизма во Франции:
‘По словам Фрэнка Саллоуэя, эволюция (как и другие радикальные инновации) поддерживался в основном более младшими в семье, а среди более младших — в основном молодыми учеными. В середине XIX века в большинстве европейских стран число более младших детей превышало число первенцев примерно в соотношении 2.6 к 1, за исключением Франции, где в конце XVIII века начался демографический сдвиг в сторону небольших семей. “В 1859 году у французских ученых было всего 1.1 родных брата или сестры по сравнению с 2.8 родными братьями или сестрами среди ученых в других странах”, — говорит Саллоуэй. “Этот факт помогает объяснить, почему французские ученые были так враждебно настроены к дарвинизму по сравнению с учеными других стран”.’
S. G. Brush, Making 20th Century Science, 2015