При обсуждении взаимоотношений между биологией и физикой мне несколько лет назад посоветовали познакомиться со взглядами Эрнста Майра, который защищал несводимость биологии к физике. В целом его позиция похожа на то, что нередко можно услышать от биологов: витализму — нет, организм подчиняется законам физики, но при этом биология является автономной дисциплиной. Майр посвятил этому вопросу вторую главу (порядка шестидесяти страниц) в книге ‘Рост биологического знания‘.
При знакомстве с работами Майра возникает общий вопрос о границе между наукой и философией. Следует отметить, что такой же вопрос возникает в физике и других дисциплинах; это не является особенностью биологии. Тем не менее, биология интересна тем, что после утверждения о несводимости биологии к физике можно услышать про сводимость гуманитарных дисциплин к биологии.
Книга Эдуарда Колчинского ‘Эрнст Майр и современный эволюционный синтез‘ содержит краткую биографию Майра (1904 — 2005), в ней разбирается его роль в создании синтетической теории эволюции, а также эволюция его взглядов. Отмечу, что Майр получил в том числе неплохое философское образование. Ниже я использую информацию из книги для рассмотрения вопроса о границе между наукой и философией в биологии.
Майр стал известен как орнитолог и как специалист по систематике. В книге хорошо представлена эта деятельность. Наблюдение животных и систематизация видов относится к науке. Изучение генома и молекулярная биология также принадлежит науке. Интересно отметить, что отношение Майра к молекулярной биологии по ходу времени менялось. С одной стороны, он стремился показать несводимость биологии к молекулярной:
‘В условиях тотального наступления молекулярной биологии на классические отрасли знания Майр надеялся найти в истории науки оправдание их сохранения и дальнейшего развития. Он стремился показать, что основные проблемы биоразнообразия, наследственности и изменчивости, эволюции, как показывает история науки, решались и могут дальше решаться только совместными усилиями различных отраслей биологии.’
‘он активно защищал важность сохранения натуралистической традиции в истории биологии, вопреки модному увлечению молекулярной биологией и абсолютизации значения ее результатов в решении вечных вопросов биологии об эволюции, биоразнобразии и наследственности.’
С другой, он не мог не признать достижения молекулярной биологии и поэтому его взгляд на несводимость биологии к физике требовал изменений:
‘Он не раз писал об автономности биологии как исторической науки, о ее методах и концепциях, не соответствующих физикалистским представлениям. Биологи к тому же всегда должны ставить вопрос «Для чего?», которого уже давно не задают физики и химики. Поэтому в принципе биология не может быть редуцирована до физико-химических законов, и во многом она более сходна с гуманитарными, чем с точными науками. В трудах последнего десятилетия его позиция значительно смягчилась, что объяснялось сближением биологии и физики, проникновением физических приборов и методов в биологическую практику.’
В любом случае вопрос о соотношении между разными уровнями организации принадлежит философии, поскольку вклад экспериментальной науки в рассмотрение этого вопроса близок к нулю. Но более интересным является вопрос о естественном отборе и видообразовании.
Наблюдение животных и систематизация поднимает вопрос о происхождении. Поэтому этот вопрос вполне можно отнести к науке. Важно однако отметить, что решение этого вопроса не следует из непосредственных наблюдений; в ход, как принято в науке, вступают гипотезы. В книге говорится, что Майр изучал работы Дарвина и пришел к таким выводам:
‘Как в легендах о ванне Архимеда и яблоке Ньютона, Дарвин более ста лет изображался обладателем особых способностей, позволивших эмпирически постигнуть реальность по схеме «увидел — открыл».’
‘Майр согласился с выводом многих историков науки о том, что решающим фактором в создании теории отбора сыграло знакомство Дарвина с концепциями английских политэкономов.’
‘Вопреки устоявшемуся мнению, базировавшемуся на высказываниях самого Дарвина, Майр поддержал позицию тех, кто впервые показал, что теория естественного отбора — не Монблан фактов, а типичная гипотетико-дедуктивная модель эволюции, включающая в себя как эмпирические обобщения, гипотезы, так и дедуктивные следствия из них, оказавшиеся доступными экспериментальной проверке только в наши дни.’
Итак, есть гипотезы, есть наблюдения, наблюдения подтверждают гипотезы. В случае видообразования и естественного отбора однако не все так просто. По этому поводу при описании книги Майра ‘Систематика и происхождении видов‘ Кольчинский делает интересное замечание:
‘Хотя, в целом, Майр как дарвинист признавал роль естественного отбора в детерминации географической изменчивости и видообразования, но вынужден был констатировать, как мало достоверно известно о его действии в этих процессах. Фактически он ничего не добавил, чтобы уменьшить степень этого незнания, ограничившись расплывчатыми рассуждениями о влиянии межвидовой и внутривидовой конкуренции, а также хищников на скорость эволюции. И в этом он практически ничем не отличался от Ч. Дарвина, умудрившегося изложить свою теорию естественного отбора без единого примера его реального существования.’
На уровне небольших отличий, как в случае дарвиновых вьюрков, роль естественного отбора можно себе представить. В конечном итоге есть уравнения популяционной генетики, поэтому можно сказать, что гипотетико-дедуктивная модель подходит. В данном случае возникают только философские вопросы о том, что такое объяснение и что такое причинность.
Основная проблема связана с макроэволюцией, поскольку краеугольный камень синтетической теории эволюции заключается в том, что механизмы микро- и макроэволюции едины. В целом ничто не мешает признать это научной гипотезой. Вопросы появляется при применение гипотетико-дедуктивной модели в случае синтетической теории эволюции. Пара цитат из книги:
‘Как подчеркивал Майр: «Новый синтез несомненно воспринимался по-разному Реншем, Добржанским, Симпсоном, Фордом и мною. Различные люди, различные личностные интересы, различные симпатии и антипатии, различный материал, все это оказывало влияние на наше мышление и конечные выводы. Я уверен, что даже сейчас, спустя 35 лет, многие аспекты эволюционного синтеза выглядят по-иному для разных участников».’
‘Майр не считал СТЭ завершенной теорией. По его мнению, эволюционный синтез продолжался и после его создания в 1937 — 1947 гг.’
Как можно в таком случае говорить о гипотетико-дедуктивной модели науки? Было бы интересно найти, как у биологов выглядит дедукция в таких условиях. С моей точки зрения, это является общей проблемой качественных рассуждений, на которых строится биология. Разные люди говорят похожие вещи, но при этом нет четких формулировок и согласия даже между сторонниками теории. Поэтому мне непонятно, как ведется содержательное обсуждение новых экспериментальных результатов — согласуются ли они с такой теорией или нет. В чем отличие от философии, когда разные философы даже в рамках одной позиции не могут достичь согласия между собой?
В книгах биологов обычно можно увидеть рассуждения, что несложно вообразить множества мелких стадий, в результате которых под действием естественного отбора происходит образование принципиально нового вида. Является ли это той самой дедукцией, когда показывается согласие между гипотезами и наблюдениями? Или это избыток воображения, который нередко можно увидеть при построении философских систем?
В заключение о диалектическом материализме. В 1972 году во время визита в СССР Майр почему-то был убежден, что в советской биологии все еще продолжаются гонения на сторонников генетики:
‘в 1972 г. Майр посетил Москву и Ленинград, и этот визит без преувеличения можно назвать триумфальным. Его лекции собирали огромные аудитории, а сам Майр выступал с энтузиазмом, стараясь встретиться с максимально большим количеством людей, с которыми он находился в переписке, и стараясь понять, как обстоит дело с дарвинизмом в СССР, который, по его мнению, по-прежнему подвергался гонению со стороны властей, поддерживавших Т.Д. Лысенко.’
‘Позднее Майр написал сотруднику Зоологического института АН СССР Я.И. Старобогатову, который также присутствовал на этой встрече, что он восхищен и удивлен мужеством как Завадского, так и Георгиевского, которые в условиях тоталитарного режима, где, как он считал, доминирует лысенкоизм, открыто защищают синтетическую теорию эволюции (СТЭ), т.е. современный дарвинизм, а молодые историки науки хорошо ориентируются в литературе по современным проблемам эволюционной теории, систематики, генетики, экологии и этологии.’
Однако по мере общения с советскими коллегами Майр осознал, что его представления во многом соответствуют диалектическому материализму:
‘В 1997 г. Майр признал: «Неожиданно для себя открыл, что по крайней мере шесть моих идей в той или иной степени разделяются большинством диалектических материалистов».’
См. статью: Э. Майр. Корни диалектического материализма, Природа. № 5. С. 48-54. 2004.
Информация
Эдуард Колчинский, Эрнст Майр и современный эволюционный синтез, 2006.
См. также: Эрнст Майр о месте биологии в системе наук
Обсуждение
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/301912.html
24.02.2023 Не забывайте лоббировать свои научные интересы
‘Одним из таких основателей СТЭ был сам Э. Майр. Его опыт натуралиста и систематика, энциклопедические знания в биологии, истории науки и философии, а также уникальные научно-организационные способности и умение лоббировать и пропагандировать свои идеи способствовали успехам СТЭ в 1940 — 1970-х гг. и сохранению ее лидирующего положения в современной биологии.’
Цитата из книги Кольчинского.