Гастон Башляр (Gaston Bachelard, 1884 — 1962) — французский философ науки и искусствовед первой половины 20-ого века. В. П. Визгин в книге ‘Философия науки Гастона Башляра‘ разбирает основные концепции его философии науки. Меня в книге привлекли следующие моменты, которые будут представлены ниже:
- Сциентоцентричная позиция Башляра. В книге отмечается глубокий интерес Башляра к искусству, но подчеркивается, что он выбирает науку.
- Разрыв эпистемологии Башляра с предыдущими взглядами во французской философии науки.
- Связь идей в линии Башляр — Кангилем — Фуко.
Человек дня и ночи
‘творчество Башляра почти симметрично делится на две половинки – на эпистемологию, с одной стороны, и эстетику и критику – с другой. Уже сам факт этой двуполюсности позволяет нам предположить, что мыслитель в своей антропологии видел человека принципиально двойственным по природе – человеком «дня» или (научного) разума и человеком «ночи» или (ненаучного) воображения.’
Визгин так характеризует рационализм Башляра:
‘Его эпоха начинается с Революции, с XIX века, науку и поэзию которого он знал превосходно, включая науку и поэзию XX века. Революция сделала культом Разум – и Башляр со всей страстностью натуры этот культ исповедовал, подчеркивая, что высшим началом для человека является не воля к власти, а воля к разуму: «Убеждать людей правотой вещей – вот в чем высший успех или триумф, он не в воле к власти, а в воле к разуму».’
При этом Визгин отмечает пламенность защиты рационализма Башляром:
‘Можно решить загадку биполярности французского философа таким образом: и в своем эпистемологическом творчестве он выступает как тайно грезящий мыслитель. Здесь он тоже поэт, но криптопоэт, мечта которого воодушевляет его рационализм, доводит до «сюра» («сюррационализм»). О чем бы ни размышлял Башляр – о научной химии или о поэтическом образе, – он всегда мыслит и пишет взволнованно, лирически.’
В этой связи Визгин отмечает, что рационализм Башляра становится бергсонианством наизнанку:
‘идеи Бергсона отвергаются Башляром как метафизический спиритуализм, неспособный понять феномен современной науки. … Если у Бергсона «жизненный порыв» был иррационалистическим понятием, то у Башляра эта же самая категория переносится в сферу разума, в стихию рациональности. … Разум, по Башляру, наделен способностью к само преодолению, и эта способность и обозначается им как «жизненный порыв» разума, его внутренняя динамика. … Бергсонианство отвергнуто. Но не просто отвергнуто: оно как бы и усвоено в его инверсии, в преобразованной форме. Вот образец такого бергсонианства наизнанку: «Понимание, – говорит Башляр, – обладает динамической осью, это – духовный порыв, это – жизненный порыв».’
Эпистемология Башляра
Предыдущая точка зрения в философии науки, с которой Башляр решительно порывает:
‘Образ науки и ее истории во французской историографии и эпистемологии до работ Башляра можно кратко охарактеризовать набором из трех «измов»: индуктивизм, кумулятивизм, континуализм.’
‘В противовес позитивистской концепции, вопреки эмпиризму и конвенциализму, Башляр считает, что максимум реальности дан не в первичных эмпирических данных, не в ощущениях, т. е. не на «входе» познания, а на его «выходе» – в математизированной теории. И поэтому познание не есть просто экономное описание данностей ощущений, а есть проникновение в новые пласты реальности, открываемые активностью математического разума.’
Визгин отмечает нелюбовь Башляра к математической логике:
‘Видимо, его неприязнь к математической логике, к формальному анализу науки в духе логического позитивизма питалась его убежденностью в том, что научное творчество содержательно и что для его изучения нужен скорее контакт с лабораторией, с понятиями физики и химии, с исследованием преобразования их содержаний, а не постановка формально логических проблем и развитие символических логик.’
Взамен Башляр опирается на измерения, которые неразрывно связаны с использованием математики:
‘Принцип измерения Башляр называет «метафизическим постулатом современной физики» и определяет его следующим образом: «То, что измеряют, существует, и его знают в той мере, в какой измерение является точным». Он подчеркивает, что это утверждение конденсирует в себе «всю научную онтологию и всю эпистемологию физика».’
Эпистемология Башляра связана с необходимостью в науке преодоления разрывов, поскольку научная мысль требует переосмысления и переработки предыдущих взглядов. В качестве препятствий, которые необходимо преодолеть, Башляр рассматривает как взгляды обыденной жизни, так и философские воззрения (Башляр выступает за «полифилософизм»):
‘И как ни странно, но стабильным препятствием научному мышлению служит сфера витальности непосредственного опыта, полезностей жизни и устойчивых инстинктов вместе с… философией! Наука не понимается, считает эпистемолог, и более того, не просто не понимается, но вытесняется, блокируется, одновременно двумя такими различными сферами деятельности, как обыденная жизнь и философское умозрение.’
Более того:
‘И если сама биология человека, сам его мозг наделен инерцией, консерватизмом, то надо мыслить вопреки, «против мозга», который сам становится препятствием на этом витке развития человечества, требующем растущей динамизации. Мышление, по Башляру, всегда есть «работа вопреки», мышление против.’
Башляр — Кангилем — Фуко
Жорж Кангилем (Georges Canguilhem, 1904 — 1995) — ученик Башляра. Мишель Фуко (1926 — 1984) — аспирант Кангилема.
‘Мы в своей работе следовали классической линии, фиксирующей основное направление развития эпистемологии во Франции после Башляра (Башляр – Кангилем – Фуко) и впервые прочерченной в работе Лекура. Эпистемологический анализ в ходе такой его эволюции переходит от относительно «камерных» теоретико познавательных проблем научного рационализма (Башляр) к «глобальным» проблемам исторического социокультурного генезиса знаний, включенных как в формирование, так и в осуществление основных «стратегий» развития западной цивилизации (генеалогия власти знания Фуко). Если Башляр только подводит к проблеме социального статуса научных знаний (понятие «града ученых»), оставаясь на почве психологистского истолкования их динамики, то Кангилем рассматривает историю науки в институциональном и социальном аспектах, связывая их с когнитивной стороной науки, причем социокультурные факторы научного развития действуют у него преимущественно как «идеологии» и «нормы». …
В своей генеалогии власти знания Фуко только довел до логического завершения эту тенденцию в развитии французской эпистемологии, начало которой было положено Башляром. В отличие от Кангилема, у которого речь идет о корреляции социополитических установок и научных программ, у Фуко социальные аппараты генерации и использования знаний не просто взаимодействуют с ними, накладывая на них свой отпечаток. Социальные структуры и структуры когнитивные так взаимно соответствуют друг другу, что их уже невозможно анализировать по отдельности (концепция власти знания). На «генеалогическом» уровне анализа, вычленяемом Фуко, «нет, с одной стороны, познания, и общества – с другой; нет науки, с одной стороны, и государства – с другой, а есть лишь фундаментальные формы власти-знания».’
Информация
Виктор Павлович Визгин, Философия науки Гастона Башляра, 2013.