Книга Налимова ‘Облик науки‘ состоит из статей, написанных в разные годы. Глава ‘Почему мы пользуемся вероятностными представлениями при описании внешнего мира‘ вышла в виде препринта в 1976 году. Ниже я приведу цитаты из линии обсуждения, связанной с сопоставлением языка детерминизма и языка на основе вероятности.
Налимов трактует детерминизм как установку на использование логики и причинно-следственных связей:
‘Детерминизм как понятие имеет двоякое значение. В широком понимании – это безусловная вера в силу и всемогущество формальной логики как средства познания и описания внешнего мира. В узком понимании – это представление о том, что все происходящее в мире подчинено причинно-следственным связям, и, более того, – уверенность в том, что эти причинно-следственные связи, по крайней мере принципиально, всегда могут быть установлены и что к их установлению и сводится, собственно, познание мира.’
После этого следует интересный ход, когда поиск причин связывается с самыми ранними представлениями о мире:
‘Причинно-следственная интерпретация явлений внешнего мира, по-видимому, свойственна самым ранним формам человеческого мышления. Во всяком случае, в доступном сейчас для наблюдения первобытном обществе, с его малопонятными нам формами дологического мышления, понятия случая просто не существует.’
Далее прослеживается отрицательное отношение к случайности в европейской культуре (Аристотель, схоласты, Кант) и становление идеала детерминизма в классической физике. В философии Налимов отмечает Гегеля (Наука логики), который не отвергал случайность, но, к сожалению, понять Гегеля непросто:
‘Это единство возможности и действительности есть случайность … <Случайное> есть непосредственная действительность; оно не имеет основания … Но случайное – это действительное как нечто лишь возможное … оно имеет основание … Случайное не имеет основания потому, что оно случайно; и точно так же оно имеет основание, потому что оно случайно … Здесь имеется единство необходимости и случайности; это единство следует назвать абсолютной действительностью.’
Конечный вывод:
‘Вопрос сформулируем так: есть ли достаточные логические основания для описания явлений внешнего мира в детерминистических представлениях? Основания, если они и есть, носят скорее исторически обусловленный психологический, а не логический характер. Человек своей предысторией был подготовлен к причинно-следственной интерпретации явлений мира. Схоласты средневековья укрепили и углубили веру в детерминизм в широком его понимании. Успехи классической механики на долгое время закрепили веру в причинно-следственную картину мира. Последующее развитие науки, особенно физики, долго усиливало эту веру, но потом стало ее расшатывать.’
Параллельно в главе рассматривается появление математической статистики, которое началось с азартных игр:
‘И вот что здесь любопытно: бросание монеты – это ведь в сущности тот же опыт, с которого Галилей начал развитие механики. Но при одной постановке вопроса эксперимент по бросанию оказывается инвариантным к окружающим явлениям, а при другой – нет.’
Также отмечается роль погрешностей измерения. Несмотря на детерминизм классической физики все сопутствующие измерения содержали погрешности и требовались специальные усилия по обработке экспериментальных данных путем введения в рассмотрение случайных ошибок измерения. Параллельно развитие молекулярно-кинетической теории использовало методы статистики азартных игр, а далее вероятности стали неотъемлемой частью квантовой механики.
С другой стороны, среди математиков, использующих методы математической статистики на практике, также нет полного согласия в вопросе, что такое случайность. Так, Налимов разбирает критику из книги Т. Р. Файна ‘Теории вероятности‘, подчеркивая, что речь идет не о единой теории, а о разных теориях:
‘в книгу вошли: классическая лапласовская теория, частотная концепция Мизеса, частотная теория Рейхенбаха–Солмона, аксиоматика Колмогорова, аксиоматика сравнительных вероятностей …, алгоритмический подход Чейтина, Колмогорова, Соломонофа к оценке случайности как сложности, логическая вероятность Карнапа и субъективные (или персональные) вероятности Сэвиджа и Финетти.’
Налимов в этом случае предпочитает говорить о языке:
‘Поэтому лишена всякого смысла сама постановка задачи о поиске логических оснований для правомерности применения той или иной из теорий вероятностей. Плодотворнее говорить о другом – об использовании вероятностного языка для описания явлений внешнего мира, языка значительно более мягкого, чем традиционный язык причинно-следственных связей. Язык может быть для чего-то удобен или не удобен. Правомерность того, что мы говорим на том или ином языке, задается не структурой (грамматикой) того или иного языка, а тем, как мы аргументируем наши высказывания.’
‘Как удалось построить такой язык? Случайность нельзя ввести непосредственно в систему логических суждений – система немедленно окажется отягченной грубыми противоречиями. Пришлось создать систему теоретических построений, порождающих понятия, в рамках которых возможно логически четкое описание случайных явлений. Такими понятиями оказались: «генеральная совокупность», «выборка», «вероятность», «функция распределения», «независимые наблюдения», «спектральная плотность»… Эти четко определенные понятия и логические высказывания, построенные над ними, лишены противоречий. Собственно «случайность» из системы логических построений оказалась исключенной.’
Правда, Налимов отмечает определенную трудность при соотнесении этого языка с действительностью; он приводит высказывание из книги В. Н. Тутубалина:
‘Мы говорим, что выборку образуют результаты нескольких независимых измерений, проводимых в одинаковых условиях. Однако если мы контролируем все условия опыта, то у нас всегда будет получаться одно и то же число (не будет никакой неопределенности), а если мы контролируем не все условия опыта, то откуда мы можем знать, что они остаются одинаковыми.’
В последнем разделе ‘Онтология случая‘ Налимов отмечает трудности при попытке найти случай в мире:
‘Всякие попытки осмыслить онтологию случая ведут к явно несерьезным высказываниям. Видимо, лучше говорить о том, что случайность – это не онтологическая, а гносеологическая категория. Или так же, как и причинность, – это есть просто одна из двух категорий, порождающих два разных языка для описания мира. В обоих случаях мы имеем дело не с представлениями, возникшими как зеркальное отражение реальности, а с некоторыми абстракциями, построенными над наблюдениями о внешнем мире. Абстракциями, порождающими две разные грамматики для упорядочивания и осмысления результатов наших наблюдений.’
В качестве примера Налимов рассматривает радиоактивный распад:
‘Представьте себе, что физический прибор в некоторый момент времени фиксирует радиоактивный распад атома. Чем детерминирован этот процесс для данного атома в данный момент времени? На вопрос, поставленный таким образом, современная физика ответа не дает … Можно говорить о том, что распад радиоактивных атомов подчиняется статистическим закономерностям. Но смысл этого высказывания заключается лишь в том, что реально наблюдаемые частоты ведут себя почему-то настолько устойчиво, что можно говорить о представлении результатов наблюдений функциями распределения. Знание параметров этих функций дает возможность не только делать уверенные предсказания о протекании процесса распада во времени, но позволяет также и управлять многими физическими экспериментами. Здесь мы имеем дело с таким описанием, которое позволяет овладевать природой, но не проникать в сущность происходящих явлений.’
В то же время Налимов уверен, что поиск детерминизма в этом процессе не приведет ни к чему хорошему:
‘Приходится просто признать, что сейчас мы вынуждены пользоваться языком, включающим такие понятия, физический смысл которых, если над ними серьезно задуматься, остается неясным. И как раз с помощью таких понятий удается описывать мир и овладевать им. В этом удивительная особенность языка науки. Почему обо всем этом не говорить прямо?’
‘Тот мир, с которым сталкивается сейчас наука, оказывается столь сложным, что он не может быть описан в привычной нам системе взглядов. Для описания этой сложности пришлось изобрести новый язык, содержащий понятия, физический смысл которых остается неясным. Может быть, здесь надо добавить, что физический смысл этих понятий именно потому нам и не ясен, что мы хотим их все же осмыслить в системе старых представлений.’
См. также.
В. В. Налимов: Теоретическая биология? Её всё ещё нет….: О двух статьях Налимова — причины отсутствия теоретической биологии. Невозможность компактного представления данных. Случай в биологии — невозможно использовать вероятностный подход.
Информация
В. В. Налимов, Почему мы пользуемся вероятностными представлениями при описании внешнего мира, В кн. Облик науки, 2018, с. 123 — 177.