Увидел две статьи Налимова, посвященные обсуждению возможности построения теории в биологии. В них обсуждается отношение между математикой и физикой, а затем разбирается вопрос, почему математизация биологии никак не удается. В статье «Является ли знание научным в той степени, в какой оно математизитировано?» в качестве точки отсчета выбрана цитата Канта:
‘… я утверждаю, что в любом частном учении о природе можно найти науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней математики.’
Налимов отмечает справедливость высказывания Канта по отношению к физике и в то же время отсутствие прогресса в математизации биологии:
‘Математика сама по себе не внесла чего-либо существенно нового в понимание природы живого. Она не дала нового подхода к пониманию того, как и почему существуют биологические системы.’
‘Теория эволюции действительно должна была бы стать основой теоретической биологии. Но этого не произошло. Эта — одна из старейших в науке — теория до сих пор остается предметно-описательной, оказываясь погруженной в беспредметность нестихающих дискуссий.’
На этом пути Налимов делает интересное замечание:
‘физика непонятное объясняет понятным образом через еще более непонятное. Все остальные области знаний поступают иначе — они пытаются объяснить непонятное через понятное, т. е. через те фундаментальные представления о мироустройстве, которые возникли у человека в процессе антропогенеза, когда горизонты реальности еще не были столь широкими и когда Мир мог раскрываться через мифы, которые теперь нам представляются совсем наивными.’
Я бы сказал, что Налимов правильно отражает отличие физики от биологии. Физика в качестве фундаментальной реальности вводит научные сущности, которые находятся за уровнем здравого смысла и на этом уровне отсутствует как антропоморфизм, так и антропоцентризм. В биологии же теории остаются на уровне антропоморфных мифов (эгоистичный ген, выживание наиболее приспособленных и т.д).
В статье «Теоретическая биология? Её всё ещё нет….» Налимов отталкивается от идеи, что отличительной чертой науки является компактность представления:
‘Теория — это, по сути дела, просто такое логическое построение, которое позволяет описать явление существенно короче, чем это удается делать при непосредственном наблюдении.’
Далее Налимов отталкивается от цитаты Ж. Моно:
‘Получается, что компактное описание биологических систем, охватывающее всю сложность их поведения, оказывается невозможным. Почему? Ответ на этот вопрос дает Ж. Моно в своей книге «Необходимость и случайность». Он утверждает, что биологические явления нужно описывать не в терминах необходимости, а в терминах случайности.’
Отсюда следует печальный вывод:
‘Я бы интерпретировал его слова так: сложность явлений биологического мира такова, что он не может быть описан короче, чем с помощью прямой записи всех наблюдаемых явлений. А по результатам краткой серии наблюдений не удается записать алгоритм, который бы задавал, хотя бы приближенно, дальнейшее развитие системы.’
‘Мы говорим, что «природа изменчивости в биологии таится в случае», потому что не можем найти такой формы записи, которая была бы существенно короче, чем самое «полное» описание наблюдаемого явления. Иными словами, нельзя построить модель генератора, порождающего мутации, в привычных нам терминах причинно-следственных связей, то есть нельзя найти причины, однозначно порождающие все наблюдаемое многообразие мутаций.’
‘Но беда в биологии состоит вовсе не в том, что мы вынуждены перейти на язык вероятностных представлений, здесь нет ещё ничего страшного, в чем убеждает пример физики. Неприятный сюрприз состоит в том, что, признав природу изменчивости случайной, мы, к своему большому удивлению, лишены возможности использовать привычный вероятностный подход. Ведь статистическое описание возможно, когда по результатам наблюдений, сделанным над малой выборкой, удастся получить некоторое представление о поведении всей возможной последовательности явлений. А в случае с биологической изменчивостью наблюдения над малой последовательностью явлении не позволяют высказать каких-либо суждений о дальнейшем поведении системы.’
‘Живые системы предстали перед нами в новом обличье. Это случайные в своем существенном проявлении системы, но случайность здесь в отличие от неживой природы устроена так, что решающую роль играют маловероятные события. Современная наука, включая и такие ее разделы, как теория вероятностей и математическая статистика, оказалась неподготовленной к встрече с подобными необычными структурами.
Поэтому и нет до сих пор теоретической биологии.’
По этому поводу приведу одну цитату ван Фраассена из введения к четвертой части книги Научное представление: Парадоксы перспективы. Ван Фраассен говорит о том, что для Аристотеля наука должна быть похожа на хорошую трагедию, структура которой отчетливо показывает причинно-следственные связи, связанные с отношениями между героями трагедии. В этом контексте ван Фраассен замечает:
‘Аристотель видит параллелизм очень хорошо. Когда в Физике он доходит до того, что считается плохой теорией (как получается, теория эволюции путем естественного отбора и случайных изменений!), он смеется над этим. Это не соответствует его стандартам научного познания, поскольку это не «адекватно рассматривает ‘почему’… в терминах каждого типа объясняющего фактора. » И он снова подчеркивает это обстоятельство в Метафизике: «Явления природы показывают, что природа не является серий эпизодов, как в плохой трагедии. » ‘
Информация
Налимов, В. В. Теоретическая биология? Её всё ещё нет… Знание–сила 7 (1979), с 9.
Налимов, В. В. Является ли знание научным в той степени, в какой оно математизитировано? Биологический аспект проблемы. Математизация современной науки: предпосылки, проблемы, перспективы. М.: АН СССР (1986): 103-11.