Ниже перевод из введения к книге ‘Природа физического мира‘ (A. S. Eddington, The Nature of the Physical World, 1928).
__________
Я уселся за написание этих лекций и подвинул мои стулья к двум столам. Двум столам! Да, каждый объект вокруг меня имеет свои дубликаты: два стола, два стула, два пера.
Это не слишком глубокое начало для курса, призванного достичь трансцендентных уровней научной философии. Но невозможно сразу же достичь основ; мы должны сначала немного покопаться в сути вещей. И как только я начинаю эту попытку, первое, с чем я сталкиваюсь – мои два стола.
Один из них был знаком мне с самых ранних лет. Это обычный предмет окружения из того, что я называю миром. Как я его опишу? Он имеет протяженность; он окрашен; прежде всего он вещественен (substantial). Под вещественным я имею в виду не только то, что он не разваливается, когда я на него опираюсь; я имею в виду, что он состоит из «субстанции», и посредством этого слова я хочу дать вам некоторое представление о его внутренней природе. Это вещь, отличная от пространства, которое остается простым отрицанием, и от времени, которое является один Бог знает чем! Однако это не помогает понять вкладываемое мною значение, поскольку отличительной характеристикой вещи является ее субстанциальность, и я не знаю лучшего способа описать субстанциальность, чем сказать, что это пример природы вещи, воплощаемый обычным столом. И так мы ходим по кругу. В конце концов, если вы обычный здравомыслящий человек, не слишком озабоченный научными сомнениями, то вы уверены, что вы понимаете природу обычного стола. …
Стол №2 – это мой научный стол. Это более позднее знакомство и я не так хорошо знаком с ним. Он не принадлежит миру, который я обсуждал выше и который спонтанно появляется вокруг меня, когда я открываю глаза; хотя я не буду касаться вопроса, в какой степени этот мир объективен или субъективен. Речь идет о мире, привлекшем мое внимание более изощренными путями. Мой научный стол состоит по большей части из пустоты. В этой пустоте с большой скоростью мечутся многочисленные электрические заряды, но их совокупный объем составляет лишь миллиардную часть от объема самого стола. Несмотря на странности такой конструкции, этот стол оказывается вполне надежным. Он поддерживает мои бумаги столь же эффективно, сколько и стол №1, поскольку когда я кладу на него лист бумаги, маленькие электрические частицы с головокружительной скоростью ударяются о нижнюю сторону поверхности и удерживают бумагу почти на постоянном уровне подобно волану в бадминтоне. Я не провалюсь насквозь, если обопрусь на научный стол, или если быть совсем точным, вероятность того, что мой научный локоть пройдет сквозь научный стол настолько мала, что ею можно практически пренебречь. Рассматривая их свойства одно за другим, кажется, что нет оснований для выбора между двумя столами для обычных целей, но когда случаются непредвиденные обстоятельства, мой научный стол имеет преимущество. Если в доме вспыхнет пожар, мой научный стол совершенно естественным образом превратится в научный дым, в то время как мой привычный стол претерпит метаморфозу своей субстанциональной природы, которую я могу расценить только как чудо.
В моем втором столе нет ничего вещественного. Это все практически пустое пространство — правда, пространство, пронизанное силовыми полями, но они относятся к категории «воздействий», а не «вещей». Нам не стоит переносить старое понятие субстанции даже в ту крошечную часть, которая не пуста. Расчленяя материю на электрические заряды, мы далеко ушли от того представления о ней, которое вначале привело к понятию субстанции, а значение этого понятия — если оно вообще когда-либо имело какой-либо смысл — было утрачено. Вся тенденция современных научных взглядов состоит в том, чтобы разрушить отдельные категории «вещей», «воздействий», «форм» и т. д. и заменить их общей предпосылкой для описания всех явлений. Наша научная информация выражается в измерениях изучаем ли мы материальный объект, магнитное поле, геометрическую фигуру или продолжительность времени; ни измерительные инструменты, ни способ их использования не предполагают, что в этих задачах есть что-то существенно отличающееся. …
Вряд ли нужно говорить вам, что современная физика с помощью тонких экспериментов и неумолимой логики уверила меня, что мой второй научный стол является единственным, который там есть, где бы это «там» ни оказалось. С другой стороны, мне не нужно вам говорить, что современной физике вряд ли когда-нибудь удастся изгнать первый стол – эту странную конструкцию из внешней природы, ментального воображения и унаследованных предрассудков, оказывающуюся видимой для моих глаз и ощутимой для моих рук. Но на данный момент мы должны с ним распрощаться, поскольку мы собираемся перейти от привычного мира к научному, открываемому физикой. Это единственный внешний мир или предполагается, что он таковым является.
«Вы парадоксальным образом говорите о двух мирах. Разве на самом деле это не два аспекта или две интерпретации одного и того же мира?»
Да, несомненно, в конечном счете они будут так идентифицированы в некотором роде. Но процесс, посредством которого внешний мир физики преобразуется в мир, хорошо знакомый человеческому сознанию, выходит за рамки физики. … Поэтому пока мы рассматриваем стол, который является предметом физического исследования, совершенно отдельно от привычного стола, без разрешения вопроса об окончательной идентификации. Это правда, что научное исследование начинается со повседневного мира и в конце концов должно вернуться в повседневный мир; но часть путешествия, за которую отвечает физик, проходит на чужой территории. …
Наука стремится создать символьный мир, который будет связан с миром обыденного опыта. Но вовсе не обязательно, чтобы каждый отдельный символ представлял что-то, связанное с повседневным опытом, или даже что-то, объяснимое в терминах обыденного опыта. Обычный человек всегда требует конкретного объяснения того, о чем говорится в науке, но с необходимостью его ждет разочарование. …
Таким образом, внешний мир физики превратился в мир теней. При избавлении от иллюзий мы избавились от субстанции, поскольку действительно мы увидели, что субстанция является одной из величайших наших иллюзий. Позже, возможно, мы зададимся вопросом, не слишком ли безжалостно мы использовали нож в своем стремлении вырезать все нереальное. Возможно, реальность и в самом деле подобна ребенку, который не может выжить без своих детских иллюзий. Но даже если это так, то это мало волнует ученого, у которого есть веские и достаточные причины для продолжения своих исследований в мире теней, и он довольствуется тем, что предоставляет философу определять точный статус мира теней по отношению к реальности. В мире физики мы наблюдаем, как теневая графика разыгрывает драму привычной жизни. Тень от моего локтя лежит на тени стола, а тени чернил растекаются по тени бумаге. Все это в символьной форме и физик оставляет это как символ. Затем приходит Разум алхимика, который преобразует символы. Разрозненные ядра электрической энергии становятся осязаемым телом; их неугомонное возбуждение становится летним теплом; октава эфирных вибраций превращается в великолепную радугу. На этом алхимия не заканчивается. В преображенном мире возникают новые значения, которые едва ли можно проследить в мире символов, так что он становится миром красоты и целеустремленности — и, увы, страдания и зла.
Откровенное осознание того, что физическая наука имеет дело с миром теней, является одним из самых значительных достижений последнего времени. Я не имею в виду, что физики хоть в какой-либо степени озабочены философскими выводами из этого. С их точки зрения, это не столько отказ от несостоятельных претензий, сколько утверждение свободы автономного развития. В настоящий момент я настаиваю на призрачном и символьном характере мира физики не из-за его влияния на философию, а потому, что отчужденность от привычных концепций будет очевидна в научных теориях, которые я собираюсь описать. Если вы не готовы к такой отчужденности, то, скорее всего, вам не понравятся современные научные теории и вы даже сочтете их нелепыми — как, осмелюсь предположить, делают многие люди.
Трудно приучить себя относиться к физическому миру как к чисто символьному. Мы постоянно возвращаемся и смешиваем с символами несовместимые концепции, взятые из мира сознания. Не наученные долгим опытом, мы протягиваем руку, чтобы ухватиться за тень, вместо того чтобы принять ее призрачную природу. Действительно, если мы полностью не ограничимся математической символикой, трудно избежать облачения наших символов в обманчивые одежды. Когда я думаю об электроне, в моем воображении возникает твердый, красный, крошечный шарик; протон точно так же имеет нейтрально-серый цвет. Конечно, цвет абсурден — возможно, не более абсурден, чем остальная концепция, — но я неисправим. Я прекрасно понимаю, что молодые умы находят эти картины слишком конкретными и стремятся построить мир из гамильтоновых функций и символов, настолько далеких от человеческих представлений, что они даже не подчиняются законам ортодоксальной арифметики. Для меня есть определенные трудности, чтобы подняться на этот уровень мышления, но я убежден, что так должно произойти.
В этих лекциях я предлагаю обсудить некоторые результаты современных исследований физического мира, которые дают наибольшую пищу для философских размышлений. Речь пойдет о новых концепциях в науке, а также о новом знании. Мы начинаем думать о материальной вселенной совсем не так, как это было принято в конце прошлого века. … Но я был бы недостоин науки, если бы не настаивал на том, что ее изучение является самоцелью. Путь науки должен быть пройден ради него самого, независимо от того, какие виды он может открыть на более широкий ландшафт; в этом духе мы должны следовать по пути, ведет ли он к обзорной возвышенности или к темноте туннеля. …
Информация
Введение доступно в Интернете: Arthur Eddington’s 1927 Gifford Lectures
Начало введения было переведено на русский в статье:
С. В. Соколовский, К самим вещам? (об онтологическом повороте в социальных и гуманитарных дисциплинах). В кн.: Этнометодология: проблемы, подходы, концепции, т. 21, с. 9-33, 2016.