Просмотр книг Людвига Витгенштейна ‘Голубая книга’ и ‘Коричневая книга’ показал, что в вопросах восприятия он занимал позиции непосредственного реализма (наивного реализма). Следует отметить, что в явном виде такая терминология не использовалась. Мне понравилась увиденная позиция, поскольку в настоящее время образованные люди обычно считают, что наивный реализм давно опровергнут.
Позиция Витгенштейна показалась мне близка к лингвистическому бихевиоризму, также она чем-то напомнила анализ языка в работе Гилберта Райла ‘Понятие сознания‘. По-моему, в рамках современной терминологии философии сознания позицию Витгенштейна можно классифицировать как экстернализм.
Начну с высказывания, в которым Витгенштейн выражает недоумение по поводу утверждений о том, что визуальные образы находятся в голове (в мозге):
‘Так, о визуальном пространстве говорилось, что его место находится в нашей голове; и я думаю, что мы так склонны говорить отчасти из-за неправильного понимания грамматики.’
Теперь предлагаемая интерпретация, которая придает сказанному выше некоторый смысл:
‘Говоря, что идея о том, что наше поле зрения находится в нашем мозге, вырастает из-за неправильного понимания грамматики, я не имел в виду, что мы не могли бы придать смысл такой конкретизации местоположения. Мы могли бы, например, легко вообразить переживание, которое мы описали бы посредством такого высказывания. Вообразите, что мы смотрели на группу вещей в этой комнате, и, пока мы смотрели, в наш мозг был вставлен зонд, и обнаружилось, что если кончик зонда достигает определённой точки в нашем мозге, то отдельная небольшая часть нашего поля зрения тем самым стирается. Этим способом мы могли бы соотнести точки нашего мозга с точками визуального образа, и это позволило бы нам сказать, что поле зрения помещается в таком-то и таком-то месте нашего мозга. И если теперь нам задали бы вопрос: «Где вы видите образ этой книги?», ответ (как и выше) мог бы быть: «Справа от этого карандаша» или «В левой части моего поля зрения» или, опять же, «В трех дюймах позади моего левого глаза».’
Сказанное выше позволяет соединить в рамках деятельности нескольких людей точку зрения от первого лица (‘Я вижу книгу перед собой’) с точкой зрения от третьего лица (нейрофизиолог изучает мозг этого человека). Все люди находятся в одном и том же пространстве, и поэтому высказывание нейрофизиолога (‘я вижу процессы в мозгу испытуемого, которые коррелируют с его высказываниями’, точка зрения от первого лица) вполне укладывается в рамки наивного реализма. У всех участвующих есть непосредственный доступ к реальности, который они обсуждают путем высказываний об этой реальности.
Далее Витгенштейн обсуждает возможную трактовку следующей ситуации:
‘Но что, если кто-то сказал: «Я могу заверить вас, что чувствую визуальный образ в двух дюймах позади своей переносицы»? Что мы должны ему ответить?’
Он сравнивает такого человека с лозоискателем:
‘Что, если лозоискатель говорит нам, что, когда он держит лозу, он чувствует, что вода находится на глубине пяти футов под землей?’
Последующий разбор связан с тем, что смысл сказанного должен был бы совпадать в обоих случаях.
Следует отметить, что несмотря на то, что Витгенштейн всегда стремился к ясности изложения, среди философов нет полного согласия по поводу того, что он хотел сказать. З. А. Сокулер пишет таким образом:
‘Всю жизнь Витгенштейн стремился к ясности, он страдал и терзался, пытаясь достичь точного, прозрачного изложения своих мыслей. Но, парадоксальным образом, это привело лишь к тому, что тексты его оказались чрезвычайно сложными для изучения и понимания. Существуют взаимоисключающие интерпретации и даже совершенно неадекватные истолкования его трудов.’
Например, Сокулер отрицает связь Витгенштейна с бихевиоризмом:
‘Вообще, он не является бихевиористом, в чем его зачастую несправедливо обвиняли.’
‘Витгенштейн не бихевиорист хотя бы потому, что он не психолог. Он обсуждает философские, а не психологические проблемы.’
Из книги Сокулер я лучше понял значение понятий Витгенштейн ‘языковые игры’, ‘формы деятельности’ и ‘формы жизни’. Ниже приведены несколько цитат из книги Сокулер. Начну с цели философии Витгенштейна как терапии:
‘Мучительная, надрывная интонация многих его записей показывает, что расплата за псевдопроблемы и псевдоутверждения в его представлении является чем-то внутренним и очень серьезным. Недаром он говорит о философских болезнях и формулирует задачу своего философствования как терапевтическую. Говоря о шишках, которые набивает рассудок, бьющийся в плену философских псевдопроблем, о борьбе с околдованностью нашего сознания нашим языком, Витгенштейн подчеркивает, что философские проблемы, т.е. проблемы, которые ставит себе философствующий, отличаются мучительностью, навязчивостью и безысходностью. Углубление в них сопровождается чувством того, что попадаешь в плен, бьешься, как муха о стекло, и так же, как муха, всеми своими усилиями не приближаешь своего высвобождения. «Философская проблема», — пишет Витгенштейн, — имеет вид: «Я не знаю, как из этого выбраться». Поэтому он и провозглашает, что задачи его собственной философии являются терапевтическими. Она призвана «показать мухе выход из мухоловки», высвободить сознание из-под власти навязчивых представлений, дать ему успокоительную ясность.’
Разбор Витгенштейном утверждений о визуальных образах выше в целом укладывается в эту схему. Надо будет опробовать такой путь в будущем. Ниже несколько цитат из книги Сокулер по поводу позиции Витгенштейна. По-моему, они неплохо связываются с позицией непосредственного реализма. Это позиция является формой жизни и поэтому не может быть обоснована из каких-либо других принципов.
‘Однако Витгенштейн говорит не просто о языке, но о языковых играх. В них неразрывно сплетаются определенные формы деятельности и обслуживающие ее языковые формы. Поэтому на сомнения философского скептика в существовании физических объектов следует, по мнению Витгенштейна, ответить: «Так устроена наша языковая игра».’
‘сомнение осмысленно, серьезно и искренно, только если оно влияет на поведение сомневающегося. Следовательно, оно должно породить соответствующий образ действий (форму жизни). Если же человек сомневается во всем, но при этом продолжает обычное существование, значит, его сомнение является ненастоящим. Сомнение поэтому должно быть связано с деятельностью в некоторой языковой игре.’
‘Достоверность присутствует там, где нельзя ошибаться. Нельзя не потому, что исключена возможность ошибки, а потому, что иначе пришлось бы приостановить определенные виды деятельности. «Надежно то свидетельство, которое мы принимаем за безусловно надежное, следуя которому мы с полной уверенностью и без сомнения действуем».’
‘Витгенштейн специально предупреждает против попыток обосновать то, для чего не может быть обоснования: «Опасность состоит, я полагаю, в том, что пытаются дать обоснование нашей процедуры, тогда как здесь не может быть такой вещи, как обоснование, и мы должны просто сказать: так мы это делаем». В чем именно он видит опасность? В том, что, пытаясь дать обоснование для того, что такового не имеет, мы попадаем в логический круг, либо можем погрязнуть в метафизических мудрствованиях худшего толка.’
‘языковая игра понимается как определенный вид деятельности. Поэтому и основания языковых игр поддерживаются в конечном счете деятельностью. «Однако обоснование, оправдание свидетельства приходит к какому-то концу; но этот конец не в том, что определенные предложения выявляются в качестве непосредственно истинных для нас; то есть не в некоторого рода усмотрении с нашей стороны, а в нашем действии, которое лежит в основе языковой игры». И Витгенштейн повторяет слова Гете: «В начале было дело».’
Информация
Л. Витгенштейн, Голубая и коричневая книги: предварительные материалы к «Философским исследованиям», перевод 2008 года (В. А. Суровцев, В. В. Иткин).
Зинаида Александровна Сокулер, Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX в.: Курс лекций, 1994.
См. также Непосредственный vs. косвенный реализм