Первая глава ‘Становление дилеммы «понимание — объяснение» в философии ХIХ-ХХ веков‘ в диссертации В. И. Медведева дает неплохое представление о трактовке понимания и объяснения с точки зрения гуманитарных наук. В этом отношении она хорошо дополняет книгу А. А. Печенкина ‘Объяснение как проблема методологии естествознания‘. Для сравнения приведу типичные примеры. В книге Печенкина — связь между показанием барометра и приходом бури, в диссертации Медведева — ‘Марк Антоний задержался в Египте из-за любви к Клеопатре’. Вопрос в том, является ли последнее утверждение примером понимания или объяснения, и что такое в этом случае и то, и другое.
Также в главе рассматривается история возникновения противопоставления гуманитарных и естественных наук. Научные революционеры семнадцатого века считали науку единой. Однако, по мере появления формулировок о сущности методов гуманитарных наук взгляды в данном вопросе разделились. Одни интеллектуалы настаивали на том, что гуманитарные науки должны перенять методы естественных наук, другие были с этим решительно несогласны.
Глава состоит из пяти разделов:
- От идеала единой науки нового времени к противопоставлению наук о духе наукам о природе
- Специфика наук о культуре: неокантианцы и М. Вебер
- Идея единой науки в аналитической философии
- Понимающая линия в философии истории и социологии XX в.
- Понимание в герменевтической философии
От идеала единой науки нового времени к противопоставлению наук о духе наукам о природе
Первый этап научной революции был связан с уверенностью в единстве науки. В те времена философия считалась наукой и существовала убежденность в том, что использование правильного метода в философии приведет к достижению истинного знания как об окружающем мире, так и о человеке:
‘Принципиально одинаковые приемы объективирующего знания великие философы [Декарт и Спиноза] считают возможным применять как в познании природы, так и в самопознании. Сознание человека прозрачно для него самого так же, как любой другой объект; как любой объект содержание сознания можно поставить перед собой, «естественный свет разума» легко обращается на самого себя.’
‘Последующие представители немецкой философской классики, как и Декарт со Спинозой, видят знание единым, философию — как его ядро, и разрабатывают методы и пути самопознания духа.’
Век Просвещения прошел в целом в уверенности о правоте такой позиции. В разделе кратко рассмотрены позиции Дж. Вико, И. Г. Гердера и В. Гумбольдта, которые уже в те времена в этом усомнились. Но основное обсуждение проблемы пришлось на девятнадцатый век.
С одной стороны, успех естественных наук, и в первую очередь физики, привел к «гегемонизму» последней. Это привело к натуралистической позиции, озвученной в работах Огюста Конта и Герберта Спенсера. Медведев также характеризует взгляды Джона Милля как умеренно натуралистические.
‘Так же, как Декарт повлиял на философию нового времени более самой своей идеей философии как строгой науки, нежели собственной реализацией этой идеи, Конт и Спенсер вызвали прилив энтузиазма у поклонников научной истории и социологии, сопоставимых по своим достоинствам с математическим естествознанием, также скорее самой постановкой вопроса о возможности таких дисциплин, чем собственными конкретными достижениями в их создании.’
В главе разбираются работы Эмиля Дюркгейма, который решил воплотить такое подход в жизнь в создаваемой им социологии (‘социальные факты нужно рассматривать как предметы, как вещи’), но при этом Медведев упрекает Дюркгейма в непоследовательности. Также кратко рассмотрены попытки Ипполита Тэна применить аналогичный подход к истории.
Противоположный подход, который ‘акцентирует внимание как на несходстве методов гуманитарных наук и естествознания, так и на специфичности изучаемых ими явлений’, связан с Вильгельмом Дилтеем (понимание против объяснения):
‘Дильтей является, как известно, представителем философии жизни, течения, иррационализм которого носит явную антипросветительскую направленность. Философия жизни протестует против сведения человека к разуму, к познавательной активности. Даже при объяснении познания нужно исходить из человека как целого, как воляще-чувствующе-представляющего существа.’
‘По Дильтею, существуют два совершенно различных типа опыта — внутренний и внешний. В естественнонаучном мышлении находит отражение лишь последний. Но человек не дан самому себе как такой же объект, что и все остальное. Он дан себе во внутреннем опыте. Анализ данных внутреннего опыта и должен стать основой наук о духе.’
‘Специфический метод наук о духе, по Дильтею, — понимание, которое есть обретение вновь Я в Ты, т.е. сопереживание чужого опыта, вчувствование. Понимание — это процесс, который дарует внутреннее комплексу внешних чувственных знаков, процесс, с помощью которого мы интуитивно чувствуем за знаком, данным нашим чувствам, психическую реальность, выражением которой он является.’
‘При этом во всяком понимании есть нечто иррациональное, т.к. иррациональна сама жизнь, понимание не может быть представлено формулами логических операций. Оно, как уже говорилось, непосредственно.’
‘Дильтей вливается в общую тенденцию философии XIX в., связанную с отказом от представления о прозрачном для самопознания декартовском субъекте, о суверенном разуме, способном последовательно строить всю систему знания на путях методического мышления, полностью контролируя собственные действия с помощью метода.’
Специфика наук о культуре: неокантианцы и М.Вебер
Раздел начинается с описания позиции Г. Зиммеля, которая характеризуется как противоречивая. Выпишу идеал Зиммеля:
‘Теория исторического познания должна, считает Зиммель, установить правила, по которым на основании внешних документов и преданий можно было бы делать заключения о психических явлениях. Если бы существовала такая психология в виде науки о законах, историческая наука была бы в той же степени прикладной психологией, в какой астрономия является прикладной математикой.’
Далее рассматриваются взгляды В. Виндельбанда и Г. Риккерта:
‘Любая действительность может быть рассмотрена двояким образом: как природа, т.е. бытие вещей, подчиненное общим законам, и как история — единичное бытие во всей его особенности и индивидуальности. В этом суть деления наук на номотетические и идиографические (термины Виндельбанда, Риккерт говорит о генерализирующих и индивидуализирующих науках). Естественные науки, методологическое родство с которыми обнаруживает психология, устанавливают, собирают и обрабатывают факты лишь с целью выведения из них общей закономерности. Идиографические науки («которые обыкновенно слывут под названием наук о духе») стремятся к другому — дать полное и исчерпывающее описание определенного события с однократной реальностью.’
‘Все явления культуры, таким образом, — воплощения ценностей, блага. О них нельзя говорить, что они существуют или не существуют, а лишь, что они значат или не имеют значения. Теряя значение (связь с ценностью), они становятся частью простой природы.’
‘Указание на ценностную нагруженность гуманитарного познания было несомненным вкладом неокантианцев в становление антинатуралистической философии гуманитарных наук.’
В заключение разбирается позиция Макса Вебера, которая противопоставляется таковой Дюркгейма:
‘он, с одной стороны, стремился разработать методологию научного изучения общества и человеческого поведения. С другой, он никогда не пытался распространить на это изучение методологическую парадигму естествознания. И если элементы натурализма встречаются в его размышлениях, это никак не является результатом переноса естественнонаучных методов.’
Вебер отказался от противопоставления объяснения пониманию:
‘Социология, по Веберу, — «наука, стремящаяся, истолковывая, понять социальное действие и тем самым каузально объяснить его процесс и воздействие».’
‘Позиция Вебера отличается от дильтеевской еще и в том отношении, что он вообще не противопоставляет понимание объяснению. Это звучит в определении социологии, которое уже приводилось. Вебер призывает отвергнуть мнение, что понимание и объяснение не взаимосвязаны. Он различает непосредственное понимание предполагаемого смысла действия (что, совершая определенные движения, человек рубит дрова, открывает дверь и т.п., а также, что действие является, например, выражением гнева) и объясняющее — понимание мотива и причины действия (зачем или почему человек рубит дрова или открывает дверь). Объяснить, таким образом, значит постигнуть смысловую связь, в которую по своему субъективному смыслу входит доступное непосредственному пониманию действие.’
Идея единой науки в аналитической философии
Раздел начинается со взглядов Рудольфа Карнапа и Отто Нейрата — наука едина и поэтому обладает единым научным языком. Поэтому со временем будет возможно переводить психологические и социологические понятия в физические:
‘Понимание, с этой точки зрения, — эвристическая прелюдия к объяснению, применение личного опыта к наблюдаемому поведению.’
Карл Поппер также выступал за единство науки, но его позиция характеризуется как умеренно-натуралистическая. Общность наук Поппер связывает с методом — выдвижением гипотез и последующей их проверкой, а также с фальсифицируемостью. Отличие истории Поппер связывает с отсутствием универсального закона исторического развития.
Взгляды Поппера связаны с концепция объяснения, которую получила признание после детальной разработки Карлом Гемпелем (дедуктивно-номологическая модель объяснения). В разделе разбираются размышления Гемпеля о возможности применения этой схемы к историческим событиям, а также их критика в аналитической философии.
Георг фон Вригт ввел различие между причинным и мотивационным объяснениями:
‘Финский логик различает дедуктивно- номологическое (каузальное) и телеологическое объяснения: первые обычно указывают на прошлое — «Это произошло, потому что (раньше) произошло то», а вторые — на будущее — «это случилось для того, чтобы произошло то».’
Мне понравилось описание взглядов Артура Данто на историю:
‘Наше знание прошлого ограничено нашим незнанием будущего. Прошлое, таким образом, непредсказуемо. Можно вспомнить популярный анекдот времен перестройки, в котором утверждалось, что в непредсказуемости прошлого состоит своеобразие СССР. Значит ли это, что в нормальном варианте свободы от политической конъюнктуры значение исторических событий устанавливается раз и навсегда и, будучи установлено, дает нам вожделенные «зерна абсолютной истины», постепенно накапливаемые научной (неконъюнктурной) историографией? Значение события зависит от будущих событий и будущих интересов историков. Новые события меняют значение прошлых. Прошлое, следовательно, непредсказуемо в той степени, в какой непредсказуемо будущее.’
Понимающая линия в философии истории и социологии XX в.
Робин Коллингвуд изначально отвергал возможно применения естественных наук к истории:
‘По существу, Коллингвуд видит специфику гуманитарного познания в совпадении в нем объекта и субъекта. Из этого совпадения и делается чрезвычайно важный вывод, служащий для критики различных форм натурализма: история — не зрелище для внеположного ей субъекта.’
‘Историческое знание, по Коллингвуду, — момент исторического процесса — овладение собственным прошлым. Это знание является единственным, которое дух может иметь о себе. История — жизнь самого духа, он живет лишь в историческом процессе, а самопознание входит в его сущность, является его первой обязанностью.’
Медведев обсуждает и критикует положение Коллингвуда о том, что ‘история есть история мысли’. Во второй части раздела обсуждается феноменологическая социология (Альфред Шюц), часть школы понимающей социологии, в которой большое внимание уделяется обыденному опыту:
‘Обыденное понимание социальной жизни — часть практического умения жить в обществе — является неосознаваемой предпосылкой социологического познания.’
‘В результате, те, кто высокомерно презирал здравый смысл (а социологи-натуралисты обычно резко противопоставляют «научный» подход к обществу обыденным размышлениям о нем, а свою терминологию — обыденным понятиям), становятся его пленниками.’
‘Цель социальных наук, по Шюцу, достичь организованного знания о социальной реальности как сумме объектов и событий социокультурного мира как они воспринимаются обыденным мышлением человека, живущего повседневной жизнью среди других людей.’
Понимание в герменевтической философии
Раздел посвящен взглядам Ханса-Георга Гадамера. Мне в конце концов осталась непонятна предлагаемая «исследовательская программа», поэтому я ограничусь только одной цитатой, которая по идее выражает суть этого направления:
‘Современная философская герменевтика — это и особая теория познания, и философия культуры, и онтология человеческого существования. Что касается ее отношения к реальности понимания, то ее представители подчеркивают, что они не разрабатывают метод правильного понимания, а пытаются уяснить себе условия, в которых понимание реально совершается.’
Информация
Медведев, Владимир Иванович, Понимание и объяснение в гуманитарном и естественнонаучном познании, Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук, 1998. Глава 1, Становление дилеммы «понимание — объяснение» в философии ХIХ-ХХ веков.