В рамках программы знакомства с когнитивными науками просмотрел книгу Т. Г. Скребцовой ‘Когнитивная лингвистика: классические теории, новые подходы‘. Для меня наиболее интересным оказалось позиционирование когнитивной лингвистики и ее отличие от предыдущих попыток изучения языка. Ниже идет описание истории становления когнитивной лингвистики, а затем в качестве обсуждения рассмотрен следующий вопрос.
Главным в когнитивной лингвистике считается значение языковых выражений (семантика). Полностью согласен, что при рассмотрении языка этот вопрос должен быть основным. В то же время в книге Скребцовой видна связь предлагаемых теорий значения с теорией виртуального мира, когда значение языковых выражений ограничивается ментальными репрезентациями. Насколько я понял, значение ‘чашка’ в предложении ‘Человек видит чашку’ связывается с ментальной репрезентацией чашки в голове человека.
С моей точки зрения такой подход в свою очередь показывает, что когнитивные лингвисты не применяют сказанное о языке к самим себе. В целом это случается с учеными нередко — лингвисты не являются исключением. Просто в случае лингвистики это обстоятельство выглядит более наглядно — лингвисты используют язык для характеристики языка, предполагается, что выводы ученых носят универсальный характер, поэтому они должны быть применимы к утверждениям самих лингвистов. В то же время применение озвученных теорий значений к самим теориям поднимает сомнения в возможности существования когнитивной лингвистики как науки.
В книге выделены следующие исторические этапы формирования когнитивной лингвистики: историко-филологическая наука; структурная лингвистика; трансформационная порождающая грамматика; когнитивная лингвистика.
Историко-филологическая наука:
‘Значения считались некими психологическими сущностями и не отграничивались принципиально от идей, понятий и представлений. Язык не мыслился отдельно от других когнитивных способностей человека и считался тесно связанным с его психикой.’
Структурная лингвистика:
‘В его основе лежали заложенные Соссюром принципы анализа языка как автономной, самодостаточной системы. Язык рассматривался структуралистами как иерархия уровней (фонологический, морфологический и т. д.), каждый из которых представлен набором единиц и их допустимых комбинаций, дающих единицы более высокого уровня.’
‘структурная лингвистика избегала анализировать значения и при этом наивно полагала, будто, минуя семантику, можно построить убедительную теорию языка.’
‘Американский структурализм, по сравнению с его европейской «разновидностью», характеризовался гораздо более радикальной позицией по отношению к семантической проблематике: значение было сознательно исключено из сферы языковых исследований.’
Трансформационная порождающая грамматика:
‘Следующий период в истории зарубежного языкознания связан с именем Ноама Хомского, создавшего модель трансформационной порождающей (или, как принято сейчас говорить, генеративной) грамматики.’
‘Перечисленные особенности как будто подтверждают заявления Хомского о том, что его теория является антитезой американскому структурализму. Вместе с тем у Хомского можно найти и черты, роднящие его со структуралистами … К таковым следует, прежде всего, отнести стремление обойти стороной проблемы значения. По едкому замечанию критика, у Хомского «было глубокое методологическое отвращение к значению, и его работа придала новую силу одному из ключевых элементов блумфилдовской политики в отношении значения: в формальном анализе его следует избегать».’
Когнитивная лингвистика:
‘Когнитивная лингвистика, провозгласившая неразрывное единство языка и ментальной организации человека, превратила замечание Хомского о том, что язык может служить источником сведений о мышлении, в методологический принцип. Язык получил статус «окна» в человеческое сознание (mind), а языковые структуры стали материалом для рассуждений о ментальных репрезентациях.’
Правда, в книге отмечается, что среди сторонников когнитивной лингвистики нет единства взглядов:
‘В итоге получается стройный хор голосов, на один лад твердящих, что к языку следует подходить «не так, как в генеративизме», однако единодушие и уверенность исчезают при вопросе «а как?».’
‘на данном этапе когнитивная лингвистика не представляет собой единого направления, объединенного общностью концепции и исследовательских подходов, — скорее наоборот. Разнообразие используемых теоретических конструктов и терминов, широчайший спектр попадающих в поле зрения исследователей языковых явлений, активное использование массивов знаний, относящихся к другим дисциплинам, оригинальность авторских подходов к анализу материала — все это затрудняет выявление сути когнитивной лингвистики как направления.’
Далее в книге разбирается теория концептуальной метафоры и результаты исследования категоризации, проводимой людьми. После этого разбираются отдельные направления когнитивной лингвистики: когнитивная грамматика, ментальные пространства, топологическая семантика, лексическая семантика и грамматика конструкций. В последней главе рассказывается о российских ученых (А. Д. Кошелев, А. В. Кравченко, Л. Г. Зубкова, Л. М. Лещёва).
В главе про категоризацию рассматривается философия эмпирического реализма на основе работ Лакоффа и Джонсона (экспериенциализм). Обсуждение ниже связано именно с этой позицией, поскольку она закладывается в основу когнитивной лингвистики. Изложение этой позиции в книге Лакоффа мне в целом понравилось — познание связывается с организмом, находящимся в мире, и тем самым отрицается возможность взгляда со стороны. Одна цитата из книги Скребцовой в этом отношении:
‘Когнитивисты, напротив, убеждены, что объективной истины не существует, так как человеку не дано смотреть на мир извне, с позиции всеведущего Бога (from a God’s eye view). Человек является частью этой действительности и может познавать ее только изнутри, исходя из своего опыта взаимодействия с ней. Поэтому требуется не внешняя, а внутренняя перспектива.’
В данном случае много зависит от придаваемого значения терминам. Моя интерпретация связана с понятием расширенного наивного реализма в рамках обыденной жизни. Люди находятся в мире, люди являются частью мира и люди изучают этот мир. В другой формулировке речь в моей позиции идет о соотношении между точкой зрения от первого лица, которая включает в себя элементы воображения, и всеведущей точки зрения от третьего лица (God’s eye view выше). В данной ситуации важно отметить симметрию между между воображаемой точкой зрения от первого лица и всеведущей точкой зрения от третьего лица, поскольку ученый является человеком.
Однако рассмотрение Лакоффом и Джонсоном концепции воплощенного разума в следующей книге меня разочаровало. С одной стороны, внутренняя перспектива связывалась с теорией виртуального мира, с другой, предполагалась, что есть науки, результаты которых следует рассматривать в рамках всеведущей точки зрения от третьего лица, то есть, в рамках объективизма, который изначально подвергался критике.
Другими словами, у Лакоффа и Джонсона нарушался баланс между внешней и внутренней перспективой. Отдельный человек в рамках эмпирического реализма оказывался запертым в своем виртуальном мире, но когнитивный лингвист мог взглянуть на этого человека в его виртуальном мире со стороны. Ниже я покажу эту проблему на примере книги Скребцовой. Сравним цитату про объективную истину выше с ярким утверждением из главы про ментальные пространства:
‘Тем самым автор [Фоконье], как и все когнитивисты, отвергает идею о существовании прямой, непосредственной связи между языком и миром (реальным или воображаемым) и, как следствие, отрицает возможность адекватного описания значения в рамках объективистской семантики, основанной на критериях истинности. Для Фоконье связь между языком и миром всегда опосредована человеческим мышлением, ибо то, что мы привычно именуем «действительностью», на самом деле является мысленным представлением говорящего о действительности.’
Попробуем сопоставить одно с другим. Если второе утверждение прочитать буквальным образом, то из этого следует, что первое утверждение есть всего лишь результат мысленного представления Скребцовой (более точно Лакоффа, на которого она ссылается), но при этом между значениями слов и миром нет непосредственной связи. Возникает вопрос, почему в этом случае следует придавать особое значение первому утверждению.
Теперь прочитаем в буквальном смысле слова первое утверждение и за точку отсчета возьмем обыденную жизнь — ученый сидит за столом и думает, ученый опрашивает людей, обрабатывает результаты и т.д. Мне непонятно, каким образом в этом случае этот ученый может прийти к отрицанию непосредственной связи между языком и миром в своей работе. Также непонятно, какой смысл вкладывает ученый в свой нарратив, если он вдруг приходит к отрицанию связи между значениями своих слов и миром.
Следующий пример:
‘Ментальные пространства не имеют онтологического статуса вне человеческого мозга, поэтому в принципе невозможны в объективистских теориях значения, напрямую связывающих язык и действительность. Зато они могут быть полезны при построении семантической теории, основанной на принципах эмпирического реализма.’
Я сомневаюсь, что когнитивный лингвист в рамках озвученного выше эмпирического реализма сможет разобрать значения терминов ‘ментальные пространства’, ‘онтологический статус’ и других выражений. По крайней мере, эти значения не разбираются в книге Скребцовой. Если лингвист ограничит сказанное его собственным ментальным пространством, которое к тому же находится в его мозге, то крайне сомнительно, что он сможет найти отношение вышесказанного к действительности, поскольку связь значений с ней отрицается.
Еще один пример. Сравним два утверждения ниже:
‘Сам человек не осознает, как именно идет процесс извлечения смысла, — подобно тому, как он не отдает себе отчета в химических реакциях, протекающих у него в мозгу.’
‘Концептуализация понимается весьма широко и охватывает как существующие понятия, так и новые представления, а также сенсорные, кинестетические и эмоциональные впечатления плюс осознание коммуникантами социального, физического и лингвистического контекста речевой ситуации. Фактически концептуализация — это когнитивная обработка, т. е. нейрофизиологические процессы человеческого мозга.’
Ученый — это человек, поэтому первой утверждение включает его самого. При этом первое утверждение совершенно правильное, любой ученый должен это признать в отношении самого себя. Тогда следует более детально показать, каким образом ученый в рамках эмпирического реализма может прийти к выводу, что проводимая им концептуализация сводится к работе его нейронных естественных сетей.
Таким образом, из книги Скребцовой просматривается следующая интерпретация позиции когнитивных лингвистов. Обычные люди ограничены воображаемой точкой зрения от первого лица. Поэтому значение языковых выражений обычных (необразованных) людей следует рассматривать исключительно с точки зрения внутренней перспективы. К счастью, помимо обычных людей, есть ученые (образованные люди), которые занимаются наукой, а наука вполне достигает точки зрения от всеведущего третьего лица. Правда, каким образом это происходит, остается загадкой, поскольку когнитивные лингвисты не применяют предлагаемые теории значений к высказываниям когнитивных лингвистов.
В особенности было бы интересно узнать значение слов ‘объяснение’ и ‘объяснять’, поскольку в книге Скребцовой они регулярно употребляются. К сожалению, в книге не упоминаются исследования когнитивных лингвистов по поводу значения этих слов. Было бы интересно, если бы когнитивные лингвисты в рамках эмпирического реализма изучили работу физиков, химиков, биологов и представителей других наук. Таким образом, мы бы получили научное исследование в результате которого стало бы наконец-то понятно значение языкового выражения ‘научное объяснение’.
Информация
Т. Г. Скребцова, Когнитивная лингвистика: классические теории, новые подходы, 2018.
Эмпирический реализм.
Ср. декларацию о намерениях — Джордж Лакофф: Критика объективисткой парадигмы — с цитатами в начале следующей заметки — Философия во плоти и мочеиспускание.
Моя позиция:
Обыденная жизнь и расширенный наивный реализм, также Воображение и реальность.