Просмотрел книгу Роберта Сапольски ‘Биология добра и зла‘. Книга неплохо написана. Она состоит из двух частей. Первые десять глав посвящены нейрофизиологии, биологии и эволюции. Разбирается устройство мозга, какую реакцию вызывает поступающая информация из окружения человека, влияние гормонов на нейромедиаторы, память, развитие человека, роль генов, культуры и эволюции.
Мне понравилось построение первой части. Все начинается с текущего состояния человека, далее Сапольски разбирает, какие процессы протекали до этого. При этом интервал рассмотрения все время увеличивается — за несколько секунд, минут, дней, подростковый возраст, рождение, формирования человеческого общества и биологическая эволюция в целом.
Вторая часть книги посвящена собственно добру и злу. В данном случае Сапольски во многом погружается в свои собственные построения и эта часть существенно слабее первой. Более того, по идее первая часть должна была бы стать основой для рассмотрения добра и зла, но это не произошло. Я бы сказал к счастью, поскольку разрыв между двумя частями приводит к тому, что в таком варианте вторую часть можно вполне читать. В целом, биологизм в книге, как и положено, в наличии, но в позиции Сапольски озвучивается столько много «но», что уровень когнитивного диссонанса остается на сравнительно низком уровне.
Сапольски верит в безграничность науки — его книга является хорошим примером сциентизма. Наука в конечном итоге узнает все и в этом случае свобода воли человека является исключительно мерой незнания науки:
‘Если вы [в данном случае вы без всякого сомнения относится к самому Сапольски] надеетесь, что наши знания будут приумножаться, то придете к выводу, что либо свободы воли нет вообще, либо придется перемещать гомункулуса во всё более крошечные резервации.’
‘Давайте надеяться, что придет время, когда в обсуждениях наиужаснейших человеческих поступков мы не будем использовать слова «зло» и «душа», как не используем их, обсуждая сломанные тормоза, и что в судах эти слова будут произноситься столь же редко, как и в автомастерских.’
В то же время Сапольски не обсуждает в явном виде, что такое знание, объяснение и наука. Ниже я попытаюсь рассмотреть книгу в этом ракурсе. Вначале несколько цитат из книги:
‘это [поведение] может происходить в силу того или иного гормонального влияния, по итогам эволюционных адаптаций, как последствие переживаний в детстве, как результат действия генов или культурного воздействия; и мы знаем, что эти ответы сплетены в нераспутываемый клубок, ни один из них не выделяется особо.’
‘Ведь биология поведения, попадающая в сферу наших интересов, во всех случаях многофакторная – о чем мы говорили на протяжении всей книги. … Если добавлять фактор за фактором (многие из которых, а возможно, и большинство их, мы еще не открыли), то в конце концов наши многофакторные биологические знания обретут ту же предсказательную силу, что и для сломанной кости.’
‘Из главы в главу я настойчиво подчеркивал, что описания и корреляции, конечно, прекрасны и необходимы, но нужно также ориентироваться на золотой стандарт исследований – выявление причинно-следственных связей.’
Из книги вполне можно сказать, что философия науки Сапольски похожа на то, что говорят новые механицисты в философии биологии — целью науки является открытие причинно-следственных связей и реальных механизмов. В то же время на поведение влияет одновременно много факторов и нельзя пренебрегать тем или иным фактором. Таким образом всяческим центризмам (мозгоцентризм, геноцентризм, экоцентризм и т. д.) объявляется решительное нет — предлагается рассматривать все вместе.
Интересно отметить, что в книге можно увидеть немало однофакторных объяснений, например:
‘Из 1100 судейских решений заключенным назначали условно-досрочное освобождение в 60 % случаев после того, как судья пообедал, и почти не освобождали прямо перед обедом (также обратите внимание на неуклонное уменьшение количества решений в пользу заключенного в течение дня – по мере того как судьи устают). Фемида, может, и слепа, но точно прислушивается к урчанию в животе.’
Тем не менее, остановимся на многофакторном объяснении как идеале научного знания. Представим себе, что наука будущего сможет провести полный анализ человека — гены, гормоны, нейромедиаторы, коннектом и все такое. После этого в согласии с немереным количеством накопленных экспериментальных данных строится многофакторная модель, которая дает с хорошей вероятностью предсказание поведения человека. В этом случае на долю свободы воли останется лишь доверительный интервал построенной модели, который в будущем все будет уменьшаться и уменьшаться.
Однако даже в этом случае останется непонятным, что является причиной, а что следствием. Накопление данных и включение все большего количества факторов приводит к тому, что коэффициент корреляции стремится к единице — поэтому исходные корреляция приобретают форму законов. Проблема с причинностью в данном случае тем не менее остается, она аналогично такой же в дедуктивно-номологической модели объяснения.
Самый известный пример — падение тени от мачты. Можно по высоте мачты и положению Солнца рассчитать длину тени. Тем не менее, точно так же можно по положению тени и Солнца рассчитать длину мачты. В последнем случае возникает вопрос — можно ли сказать, что длина тени объясняет длину мачты? Поскольку мачта является причиной тени, а не наоборот, то многие философы пытались изменить дедуктивно-номологической модель объяснения таким образом, чтобы дать ответ отрицательный ответ. Но ничего не получилось.
Сапольски связывает с агрессий и страхом область мозга под названием миндалина:
‘Нельзя понять агрессию, не понимая, что такое страх и какое отношение к ним обоим имеет миндалина.’
Однако, что вызывает что — активация миндалины к появлению страха и агрессии или появление страха и агрессивного состояния к активации миндалины. Что в данном случае является мачтой и что тенью?
В книге обсуждаются случаи повреждения миндалины, но четкого ответа нет. Я бы сказал, что его не может быть, поскольку миндалина в конечном итоге является сложным объектом. В книге Сапольски не говорится, сколько нейронов содержится в миндалине, но по всей видимости немало. Отличаются ли нейроны в миндалине от нейронов в других отделах мозга? Похоже, что нет. Что в этом случае делает именно миндалину связанной со страхом и агрессией? Какие нейроны миндалины отвечают за что? Никто этого не знает и в книге Сапольски не видно даже идей как к этому можно было бы подступиться.
С другой стороны, в книге практически игнорируется вопрос, что такое ощущение и восприятие. Есть возбуждения в естественных нейронных сетях и есть ощущения и чувства, например, боль. Можно ли сказать, что определенные возбуждения нейронов и есть боль? Или боль — это нечто другое? То же самое можно спросить про страх и другие восприятия. Тождествен ли страх каким-то возбуждениям в миндалине, или это что-то совершенно другое? Сапольски в книге просто перескакивает от мира человека к миру нейронов, генов и гормонов, туда и обратно, не задаваясь вопросом о том, что есть что.
Так Сапольски пишет:
‘Так, прежде чем миндалина воскликнет «Ой, это же пистолет!», зрительная кора должна, задействовав один за другим нейронные слои, преобразить пиксели возбуждений сетчатки в целостный образ пистолета.’
Кто же видит образ пистолета — человек или миндалина? К этому утверждению Сапольски есть комментарий научного редактора:
‘Преобразование возбуждения зрительных рецепторов (пикселей) в зрительный образ – это многоступенчатый процесс, который начинается уже в сетчатке. Зрительная кора лишь завершает этот процесс, формируя окончательный зрительный образ в нашем сознании.’
Этот комментарий вызывает следующий вопрос. Предположим, что человек видит перед собой преступника с пистолетом. В каком смысле можно сказать, что пистолет, который видит человек, находится в сознании этого человека? Ведь в этом случае сам преступник, который держит этот пистолет, также должен находиться в сознании человека. Более того, весь окружающий человека мир, от купола небес до линии горизонта, по этой логике должен находиться в сознании человека.
Я бы сказал, что это больной вопрос в нейрофизиологии, поскольку рассмотрение восприятий и ощущений неизбежно приводит к теории виртуального мира. У человека нет доступа к реальному мира, а все что он видит, слышит, чувствует и ощущает является реконструкцией его мозга. В книге Сапольски, как я уже отметил выше, это обстоятельство практически полностью игнорируется. Это приводит к тому, что книга легко читается, но создаваемая иллюзия наличия научного решения проблемы добра и зла остается в конечном итоге именно иллюзией.
При чтении книг любителей редукционизма интересно проследить, насколько редукционист применяет провозглашаемые принципы к самому себе. Ученый — это человек, поэтому все, что он говорит о человеке должно быть применимо к самому ученому. Сапольски в определенной степени задумывается об этом вопросе, но последовательного рассмотрения следствий из такого заключения у него нет.
Несколько цитат по этому поводу:
‘Если мы отрицаем свободу воли, когда речь идет о самых ужасных человеческих деяниях, то и в отношении самых лучших наших поступков следует поступать так же.’
‘Наши самые худшие, ужасные поступки, за которые осуждают и наказывают, проистекают от причин биологических. Но не стоит забывать, что и лучшие наши поступки – тоже продукт биологических процессов.’
‘Я не могу себе вообразить, как построить жизнь, если свободы воли не существует. Невозможно думать о себе (о нас), как о сумме биологических процессов.’
Сапольски движется по правильному пути, но в конце концов он, похоже, сдается. Попробуем таки применить его рассуждения к научному обсуждению какого-либо важного научного вопроса между двумя учеными, например о свободе воли. Как будет выглядеть такое обсуждение в далеком будущем? В духе книги Сапольски вначале собираются все данные об ученых — гены, гормоны, нейромедиаторы, коннектом и так далее. Далее многофакторный анализ предсказывает поведение обоих ученых (ведь у них нет свободы воли). Многофакторная модель будущего позволит узнать не только то, что скажут ученые, но и то, кто из них прав, а кто ошибается. Я бы сказал, что именно так должна выглядеть наука будущего в рамках идеала Сапольски.
В целом, с моей точки зрения биологи и нейрофизиологи после рассмотрения иллюзий и когнитивных искажения обычных людей должны были бы применить свои взгляды к науке, знанию и объяснению. Что такое объяснение и знание в мире без свободы воли? Как ученые без свободы воли проводят эксперименты, обрабатывают результаты, выдвигают научные гипотезы, проводят научные обсуждения и предлагают объяснения? Более того, что все-таки изучают ученые — нейроны, или восприятия нейронов, которые генерят их мозги? Содержательное обсуждение биологии добра и зла станет возможным только после тщательного рассмотрения этих вопросов.
Информация
Роберт Сапольски, Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки, 2018.
На английском книга вышла в 2017 году под названием Behave: The Biology of Humans at Our Best and Worst.
Обсуждение
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/254745.html
08.04.2024 Сапольски как самец примата
Из обсуждения с oogl.
er: Сапольски похож на остальных теоретиков из ученых, рассуждающих по поводу свободы воли, и поэтому он не интересен. Они все забывают применить сказанное к себе любимым.
oogl: Пардон, а в каком месте Сапольски это забывает? Он себя в целом рассматривает как самца примата.
er: Когда он утверждает, что наука может доказать, что свобода воли не существует. Если он самец примата, то он должен заниматься размножением и не лезть в философстование.
oogl: Ну, как самец примата он занимается доминированием и поисковой активностью, бывают, знаете-ли, у приматов дела помимо размножения.
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/359092.html
13.09.2024 Наука и вечные вопросы
Из обсуждения с pharmazevt:
Противоречие следующее — оно хорошо видно в книгах Сапольски. Не делается третий шаг в логике ниже:
1) То, что говорит наука о человеке, истинно.
2) Несмотря на то, что я ученый, я человек.
3) Следовательно, я должен применить сказанное к себе и понять, каким образом в этом случае возможно мое занятие наукой.
Вместо этого научные высказывания выдаются как результат нечеловеческого мирового духа, который уж точно все знает о человеке и который не может ошибиться.