Есть два связанных между собой вопроса — что существует и как мы это узнали. В философии для этого вводится отличие между онтологией и эпистемологией / гносеологией. В естественных науках создаются научные теории, процесс создания которых попадает в рамки эпистемологии, при этом условием правильности научной теории является эмпирическая адекватность. После этого возникает вопрос, каким образом следует относиться к эмпирически адекватной зрелой научной теории.
В философии науки при рассмотрении этого вопроса противопоставляются две позиции, которые получили название научный реализм vs. научный антиреализм. Сторонники научного реализма считают зрелую научную теорию приближенно истинным описанием реальности — предполагается, что научная теория отвечает на вопрос, что реально существует и таким образом ведет к правильной онтологии. Противники такой позиции указывают, что такой вывод непосредственно не следует из эмпирической адекватности, то есть, связь между реальностью и научной теорией более опосредованная.
Одна из проблем при рассмотрении этого вопроса заключается в пластичности слов ‘приближенно истинное описание реальности’, поскольку в первую очередь непонятно, что сравнивается с чем. В то же время терминология реализм — антиреализм представляется неудачной, поскольку в этом контексте значение термина ‘реализм’ остается расплывчатым, а термин ‘антиреализм’ содержит негативные коннотации с идеологическим уклоном — кто не с нами, тот против нас (подразумевается против успехов естественных наук и технологий на их основе).
Важно отметить, что обсуждение этого вопроса выводит нас за рамки естественных наук. По-моему, в этом лежит основная проблема подобных обсуждений; они связываются с успехами естественных наук и невольно та или иная позиция трактуется как естественное расширение результатов, полученных в естественных науках. В то же время переход от эпистемологии (каким образом получаются результаты в естественных науках) к научной онтологии (научная теория раскрывает как действительно устроен мир) связан с экстраполяционизмом. Этим термином я буду называть скачок, связанный с приданием научной теории статуса всеобщности, то есть, с переходом к ‘приближенно истинному описанию реальности’, чтобы это не означало.
Такой скачок связан с занятием той или иной философской позиции, поэтому предлагается следующая программа — разобраться, когда происходит этот скачок; в какой момент обсуждение результатов естественных наук превращается в обсуждение разных философских позиций.
За точку отсчета возьмем условие эмпирической адекватности, что означает зависимость научной теории от проводимых экспериментов. Поэтому идея в общих чертах такая — будет введен термин экспериментальная наука, а экстраполяционизмом будет называться выход за границы экспериментальной науки. Следует признать, что на этом пути есть немало внутренних проблем, так как эксперимент завязан на научную теорию и невозможно выделить эксперимент в чистом виде. Тем не менее, это обстоятельство не мешает проследить эту связь и тем самым отделить экстраполяционизм от экспериментальной науки.
Ниже такое рассмотрение будет проведено на примере нейрофизиологии. Вначале для наглядности рассмотрим одну фотографию, связанную с проведением эксперимента по физической химии, а затем перейдем на обсуждение увиденного с точки зрения нейрофизиологии. Итак, когда я был молодым и талантливым, я занимался исследованием отрицательных ионов в высокотемпературных парах при использовании масс-спектрометра МХ-1303 со специальным ионным источником; отмечу, что прибор был практически моим ровесником.
На фотографии видны типичные условия проведения эксперимента, для понимания которого нам необходимо как минимум введение следующей онтологии: существуют прибор, существует здание, существуют человек, существует общество, существует язык, существует математика, существует теория физики. Сказанное показывает пластичность термина ‘существовать’, а также пластичность термина ‘онтология’ — существование языка, математики и теории физики отличается от существования прибора, здания и человека.
При рассмотрении позиции научного реализма нередко говорится об описании реальности, существующей независимо от сознания, что вводит в рассмотрение еще одно крайне пластичное слово — сознание. Это в свою очередь является хорошим поводом перехода к нейрофизиологии. Например, где находится ‘сознание’ на представленной фотографии с точки зрения изучения работы мозга, а также зависят ли естественный язык, математика и теория физики от сознания или нет.
В качестве точки отсчета будет использована обыденная жизнь. Приведу пример на основе фотографии. Я просыпался, завтракал, ехал на факультет, собирал ионный источник, привинчивал его к масс-спектрометру, шел за жидким азотом, включал прибор. В ходе эксперимента я проводил измерение необходимых ионных токов в зависимости от задаваемой термостатом температуры; после удачного эксперимента я обрабатывал полученные результаты. Надо отметить, что достаточно регулярно что-то шло не так и эксперимент не получался, не в смысле отрицательных результатов, а в смысле их отсутствия. Например, в силу тех или иных причин не удавалось создать вакуум или же выходила из строя электроника. Если же все удавалось, то можно было перейти к написанию статьи; надо было идти в библиотеку, найти статьи, их прочитать и т.д.
Теперь рассмотрим фотографию с точки зрения нейрофизиологии, которая относится к естественным наукам и в которой проводятся свои эксперименты. Можно представить, что нейрофизиолог со стороны изучает возбуждения нейронов в моей голове. Конечно, для этого потребовалось бы соответствующее оборудование, но ничто не мешает нам вообразить такое оборудование и нейрофизиолога за пределами представленной фотографии. Предположим, что в ходе такого эксперимента нейрофизиолог изучает корреляции между возбуждением нейронов в моей голове и моим поведением в ходе проведения эксперимента. Отмечу, что формально проведение эксперимента в нейрофизиологии выглядит похожим образом: нейрофизиолог сидит перед прибором, только в приборе находится не тигель с изучаемым веществом, а другой человек.
Предположим, что в ходе такого эксперимента нейрофизиолога я говорю: ‘Я сижу перед масс-спектрометром, смотрю на ионный источник и моя рука ощущает панель масс-спектрометра’. Нейрофизиолог со своей стороны дает такую интерпретацию сказанного: органы чувств посылают сигналы в мозг, из полученных сигналов строится модель реальности, которая далее осознается человеком и он после этого делает такое утверждение. Пока все остается в рамках естественной науки — существует научная теория, которая дает такое представление о происходящем, а нейрофизиолог посредством приборов изучает воздействие внешних стимулов на мозг изучаемого человека и исследует корреляцию процессов в мозге с поведением человека.
Экстраполяционизм наступает на следующем этапе, когда этой теории придается статус всеобщности, то есть, когда кто-то заявляет, что сказанное выше является ‘приближенно истинным описанием реальности’. Для формального рассмотрения этой проблемы полезно использовать терминологию ‘нарратив от первого и третьего лица’. Мое утверждение выше о том, что я сижу перед масс-спектрометром относится к нарративу от первого лица — человек рассказывает о происходящем с его точки зрения. Описание с точки зрения работы органов чувств представляет собой нарратив от третьего лица.
Следует однако вспомнить, что нарратив от третьего лица имеет автора и в данном случае им является нейрофизиолог. Он посмотрел со стороны и дал описание увиденному им на языке научной теории. Важно не забыть, что нейрофизиолог как экспериментатор должен сопроводить описание проведенного эксперимента нарративом от первого лица. В этом описании будут сохранены пространственные отношения обыденный жизни — прибор и изучаемый человек находятся перед нейрофизиологом.
В этом отношении представленное описание работы органов чувств в конечном итоге будет являться нарративом нейрофизиолога от первого лица. Просто нарративу придается статус от третьего лица для придания объективности при выражении результатов эксперимента. Это обычная научная практика и в ней нет ничего страшного пока мы помним о симметрии между нарративами от первого и третьего лица.
В то же время переход на язык ‘приближенно истинного описания реальности’ требует большего, поскольку он подразумевает, что конечный нарратив нейрофизиолога о работе моих органов чувств возводится на уровень нарратива от всеведущего третьего лица. Именно этот переход вызывает серьезные проблемы, поскольку в первую очередь возникает вопрос по отношению к нейрофизиологу в момент проведения эксперимента — что он наблюдал, реальность или модель своего мозга.
Согласно научной теории нейрофизиолог не может наблюдать реальность непосредственно. Это утверждение в буквальном смысле слова означает, что у нейрофизиолога не было непосредственного доступа к прибору в момент проведения эксперимента и все ограничивалось моделью мозга самого нейрофизиолога. В такой формулировке мы приходим к философской позиции косвенного реализма (см. мою книгу ‘Теория виртуального мира‘). В рамках этой позиции пространственные отношения обыденной жизни бесповоротно разрушены, что приводит к серьезным проблемам с понятием эмпирической адекватности.
В рамках косвенного реализма нарратив от первого лица разорван с реальностью, так как он представляет собой только осознание модели мозга данного человека. Отсюда следуют бесконечные разговоры про солипсизм, невозможность знания, есть ли сознание у других людей, про существование где-то там реального мира. Я бы сказал таким образом: косвенный реализм задает такую онтологию мира, которую невозможно подтвердить в рамках эпистемологии, соответствующей этой картине мира. По определению косвенного реализма никакие эксперименты не могут доказать правильность этой позиции; ее можно только занять путем использования скачка экстраполяционизма.
В то же время в нейрофизиологии косвенный реализм играет исключительно методологическую роль; его появление связано с использованием теоретического понятия восприятие. Отличие от философской позиции в том, что нейрофизиолог не делает конечный шаг и не применяет косвенный реализм к самому себе. Именно это обстоятельство спасает ситуацию; можно исключить мозг нейрофизиолога из рассмотрения и остаться в рамках экспериментальной науки, когда речь идет о корреляциях процессов в мозге испытуемого с его поведением. Это также позволяет избежать ненужных вопросов при обсуждении результатов экспериментов на конференции по нейрофизиологии.
Таким образом рассмотрение проведения экспериментов по нейрофизиологии позволяет найти черту перехода обсуждения результатов естественной науки в философские споры. При сохранении пространственных отношений обыденной жизни во время обсуждения результатов эксперимента по нейрофизиологии мы находимся в рамках экспериментальной науки. Отмечу, что даже поиск нейронных коррелятов сознания в целом остается в рамках экспериментальной науки. Переход к философской позиции косвенного реализма является явным экстраполяционизмом — после этого начинается спор между разными философскими позициями (физикализм, панпсихизм и дуализм), в которых за реальность выдаются разные философские категории.
Отмечу, что мое рассмотрение исходит из определенной философской позиции; без этого обсуждение подобных вопросов невозможно. Моя позиция близка к конструктивному эмпиризму ван Фраассена из книги ‘Эмпирическая позиция‘, а также к экспериментальной метафизике Бруно Латура. Книга ван Фраассена более академическая, книга Латура носит более полемический характер и поэтому имеет вызывающее название ‘Политики природы. Как привить наукам демократию‘. Но суть примерно одинаковая — нельзя забывать, что наука делается учеными в обыденной жизни. Поэтому вместо утверждения ‘наука доказала’ следует использовать ‘такие-то ученые провели такие-то эксперименты и они делают на этом основании такие-то выводы’.
На этом пути нет проблем с реальностью, вопрос о существовании реального мира где-то там просто не появляется; мир и люди в нем изначально считаются реальными. Также нет проблем с технологиями, которые разрабатываются инженерами. Кстати, в обыденной жизни мало кто сомневается, что мозг внутри головы играет важную роль в жизни человека. Например, вечерами в лаборатории у нас практиковалось использование спирта для протирания оптических осей не по назначению. Это наглядно показывало, что проходимые после этого процессы внутри головы не располагают к проведению дальнейших научных экспериментов. Более того, неумеренное потребление разбавленного спирта могло привести к временному нарушению пространственных отношений обыденной жизни. Как в известном анекдоте — по пути домой ни с того ни с сего асфальт мог внезапно вздыбиться и сильно ударить по голове.
В то же время моя позиция не отвергает других философских позиций. Ее цель достаточно ограничена — постараться провести текущую границу, чтобы отделить знание естественных наук как таковое от философских рассуждений. В целом, жизнь не сводится к естественным наукам и есть много других интересных вопросов, например, как следует жить и что такое искусство. Более того, экстраполяционизм неразрывно связан с прогрессом науки. В истории естественных наук много примеров, когда странные философские идеи служили основанием для плодотворного развития естественных наук, хотя в конце концов по ходу развития исходные философские идеи были отброшены. Есть все основания полагать, что взаимодействие философии и естественных наук будет продолжаться в том же духе — проблема только в том, что большинство новых идей философов оказываются недостаточно сумасшедшими.
Информация
Bas van Fraassen, The Empirical Stance, 2002.
Бруно Латур, Политики природы. Как привить наукам демократию, 2018
Обсуждение
https://evgeniirudnyi.livejournal.com/386489.html
29.10.2024 Масс-спектрометр в моей голове
Из обсуждения с pargentum на тему, что такое научный эксперимент с точки зрения философской позиции косвенного реализма.
ER: Вы знаете, в свое время я делал экспериментальные работы на масс-спектрометре. Я сидел перед масс-спектрометром, отвинчивал и привинчивал ионный источник, создавал вакуум, смотрел на стрелки, показывающие давление и т.д. Обратите внимание, что это описание имеет смысл только в рамках представленных пространственных отношений. Вы же говорите, если я правильно вас понял, что мое описание выше соотвествует тому, что модель меня в моей голове находилась рядом с моделью масс-спектрометра и т.д.
pargentum: Само по себе движение руками и ногами не может считаться работой (пример можно увидеть в басне Крылова «Мартышкин труд»). Но, значит, работой можно назвать только осмысленное движение, а смысл существует, главным образом, внутри головы. Поэтому у меня тезис, что работа (в том числе и физическая) у людей происходит преимущественно или даже только внутри головы, не вызывает столь категорических возражений. Хотя и может прозвучать парадоксально.